Когда я с двумя чашечками и легкой закуской на подносе вернулся в комнату, Ксения сидела на диване. В пепельнице лежал окурок.
— Я здесь курила. Ничего?
— Ничего, — ответил я, ставя поднос на журнальный столик. — Прошу.
Она взяла в руки чашку, но, не сделав и глотка, поставила ее обратно.
— Этот подлец изменил мне, — тихо проговорила она.
Подлецом был, разумеется, Баварин.
— Да-а, — изобразил я на лице изумление. — Надо же.
— И знаешь, с кем?
Я не знал.
— С твоей матерью.
— Что ты говоришь?! Не может быть!
— Перестань кривляться, — поморщилась Ксения.
— Надеюсь, ты пришла не за тем, чтобы придушить мою дорогую мамочку? — спросил я.
— Вот еще! Я просто хочу на нее посмотреть.
И тут, словно по заказу, раздался звонок в прихожей.
— Сейчас посмотришь.
Когда я, Баварин и мать вошли в комнату, Ксении там не оказалось. Не успел я удивиться этому обстоятельству, как она появилась из дверей другой комнаты. Не знаю, чего уж она хотела этим добиться. Во всяком случае, ее появление не произвело желаемого эффекта. Ни на Баварина, ни тем более на мать.
Мать встретила соперницу приветливой улыбкой.
— Вы Ксения? Очень приятно познакомиться. Евгений Петрович рассказывал о вас много хорошего… Поужинаете с нами?
К моему большому изумлению, Ксения согласилась.
И мы сели за стол, как одна дружная семья. За ужином Баварин не закрывал рта ни на минуту. Умудрился ухаживать за обеими дамами одновременно, осыпая их комплиментами порой весьма двусмысленного свойства.
Ксения молчала. Она вяло ковыряла вилкой в тарелке, едва приметным движением головы отказываясь от всего, что ей предлагали.
Мать взяла меня за руку и потянула к себе.
— Ты бы, Саша, присмотрел за ней, — прошептала она. — Как бы девица чего-нибудь с собой не сделала. А то потом разговоров не оберешься.
Баварин регулярно прикладывался к плоской фляжке, знакомой мне еще по поезду. («Подарок Марлона Брандо», — с гордостью похвастался он, когда достал ее из кармана.) И доприкладывался. Глядя на нас хмельными глазами, вновь завел бодягу о своей неверной жене.
— …И тогда я нашел ее интимный дневник. И узнал про Джима. Это ж кем надо быть, чтобы перед негритосом…
Мать оборвала его.
— Вот что, милый, — твердо сказала она. — Хватит. Все это уже в прошлом. И твоя Инна, и ее приятель Джим.
Через час прибыло заказанное такси. И новоиспеченные жених с невестой укатили.
А мы с Ксенией остались сидеть за столом. В ее пальцах тлела сигарета. Уж не знаю — какая по счету.
В квартире было тихо. За окнами лил дождь.
— Ксения, — позвал я ее. — Ксения.
Она, ничего не ответив, резко встала и вышла в прихожую.
— Тебя проводить? — крикнул я, но с места не двинулся, понимая, каким будет ответ.
Громко хлопнула дверь. Я посмотрел в окно. Ксения шла медленным шагом, не обращая внимания на усилившийся дождь.
Дождь хлестал и весь следующий день. И только к вечеру прекратился. Прихватив с собой зонтик, я отправился к Сереге в кинотеатр.
Все та же кассирша все так же красила ногти.
— Дайте мне пять билетов, — сразу сказал я.
— А вам куда? — спросила она.
— То есть как — куда? В кино.
Кассирша макнула кисточку в пузырек с лаком.
— Опоздали, молодой человек, здесь уже не кинотеатр.
— А что?
— Дансинг-клуб.
«Надо же, — подумал я, — все-таки что-то в этом мире меняется».
— А вы не в курсе, Дерябин еще работает?
— Сергей?
— Да, Сергей.
— Нет, уволился. Он теперь в Парке культуры тиром заведует.
Я отправился в Парк культуры.
Последний раз меня сюда приводила мать лет двадцать назад. Как тогда все было легко и просто! Светило яркое солнце, играла веселая музыка, крутились карусели… Сначала я катался по кругу на деревянной белой лошадке, потом на рыжей лисичке, затем до упаду хохотал над собой и над мамой в «комнате смеха», ел невообразимо вкусное мороженое в вафельном стаканчике… Сотни милых сердцу мелочей припомнились из детства и закружились разноцветным калейдоскопом смеха, солнца и музыки.
Над головой три раза каркнула ворона, возвращая меня в реальность. Громко хлопая крыльями, ворона снялась с ветки. Ветка закачалась, сбросив мне на голову весь свой запас дождевых капель.
Тир представлял собой стилизацию под избушку на курьих ножках. Место Бабы-Яги замещал Дерябин.
— Привет, Серый, — сказал я.
— Здорово, Руднев. Хочешь пострелять?
— Конечно. — Я посмотрел на стенд. — Сколько у тебя мишеней?
— Да штук тридцать наберется, — прикинул Серега, тоже глянув на стенд.
— А если я их все собью?
— Получишь приз.
— Ага, — понимающе кивнул я и принялся ловко щелкать из воздушной винтовки одну мишень за другой. Последней нетронутой целью оставалась «музыкальная шкатулка» — красного цвета ящик с желтым кружком. В этот-то кружок и следовало попасть.
Бах!!
Цзинь!!!
— Есть контакт! — вскинул я винтовку над головой.
Магнитофон, спрятанный за белой занавеской и соединенный длинным шнуром с «музыкальной шкатулкой», тотчас запел знакомым голосом Фанни-Ольги:
Прощай!
Останется боль!
Затаится печаль тугая.
И мне о любви пропоет
Другая…
Другая…
И оборвалось…
Раскачивалась под ветром входная дверь в избушку. Шумела листва. Три десятка ни в чем не повинных жестяных зверюшек — зайцев, оленей, волков и прочих наших братьев меньших — безжизненно висели вниз головами.
— Получай приз, Руднев! — Серега протянул мне пузатую бутылку «Наполеона».
Я тут же ее открыл. Дерябин достал две стопки. Мы выпили.
— Рассказывай, что новенького, — предложил он.
И я рассказал ему о нашем прощальном ужине и об опасениях матери относительно Ксении. Да мне и самому за нее было немножко тревожно.
— Не комплексуй, Руднев. — Серега снова наполнил стопки. — Это только в романах прошлого века героини бросались в воду или лезли под паровоз. В наше время все гораздо проще.
— Это как?
— А так. Ксения благополучно вернулась к своему законному супругу.
— То есть к тебе?
— То есть ко мне. Се ля ви, как говорят в Рязани.
И уже Дерябин рассказал мне, как Ксения явилась домой поздно вечером, как против своего обыкновения не пошла к себе, а, раздевшись, юркнула к нему под одеяло, уткнувшись холодным носом в плечо, и как он утешил раскаявшуюся жену.
