«Ой, гулёна, ой, шалопутка! – корила её мать, ещё пуще надрывая душу. – Разве ж мы за этим сюда столько по дорогам тряслись? Чтоб ты долю свою, счастье своё вот так взяла да и променяла на похмелье? Ох, горе с тобою горькое…»
На третий, последний день смотрин мать всё-таки выпихнула Ждану в поле. Вопреки опасениям незадачливой пьянчужки, никто и не думал тыкать в неё пальцами, стыдить и ругать. Судя по всему, на случившуюся с ней неприятную оказию мало кто вообще обратил внимание, и Ждана понемногу приободрилась. Когда снова начали разносить яства и напитки, она в сторону хмельного даже не смотрела – пила только квас, простоквашу и отвар кипрея, да с тоской ждала назначенных ей судьбой глаз цвета неба.
Многие девушки на этих смотринах стали счастливыми избранницами дочерей Лалады. Многие, да не все… Так и не увидела Ждана женщину-кошку, чьи глаза мерещились ей в снах. С горечью и тоской девушка думала: не напейся она мёда, может, и случилась бы эта долгожданная встреча. Может быть, второй, пропущенный ею день и сулил счастье, о котором она мечтала из года в год и к которому себя готовила, но… Подвёл её медок.
С не просыхающими от слёз глазами Ждана сняла своё праздничное платье и облачилась в дорожное. Подушки с одеялами спрятались в сундуки, и колымага тронулась в обратный путь, увозя Ждану домой – прочь от мечты… Печальной и безысходной была эта дорога, тянувшаяся серой лентой в никуда. Мать, видя страдания Жданы, не добивала её укорами и выговорами. Почти всю дорогу она хранила горестное молчание, только один раз сказала:
«Ну, что поделать… Значит, не судьба тебе в Белые горы отправиться. Следующие смотрины только через три года, а тебе дальше в девках сидеть нельзя – куда уж, кто потом перестарку возьмёт? Будем жениха доброго искать».
Эти слова упали на душу Жданы невыносимой, неподъёмной тяжестью. Слёзы, и без того всё время щекотно подбиравшиеся к глазам, брызнули и покатились по щекам горько-солёными ручьями.
«Матушка, не нужен мне никакой жених! – вскричала она, заламывая руки. – Лучше дочери Лалады нет никого на свете… Никакой мужчина с нею не сравнится…»
«Не обессудь, голубка, – отвечала мать, разводя руками. – Удачу ты свою упустила, только кто ж в том виноват? Не станешь же ты свой век одна вековать. Да и мы с отцом не бессмертные, всю жизнь тебя кормить не сможем. Так что надо тебе мужа искать, как ни крути».
Предгрозовой ветер низко стлал траву, трепал кусты и волновал деревья, небо затягивали тучи. Тяжёлый багрянец вечерней зари ещё пылал на горизонте, но облака давили его своими полными дождя брюхами.
«Будь же оно всё трижды неладно!» – пробормотала Ждана, впившись себе пальцами в грудь, где печально и бесцельно билось её сдавленное отчаянием сердце, ненужное и только причиняющее боль.
И, словно послушавшись её проклятия, правое переднее колесо колымаги наскочило на торчавший из земли крупный камень, крякнуло и отвалилось, а заднее надломилось. Повозка качнулась, накренилась, а возница Буйко закричал «тпррррууу!» Мать испуганно вжалась в сиденье и вскрикнула, а Ждана вцепилась в нижний край окошка дверцы. Взъерошенные лошади кое-как остановились, но колымага неумолимо заваливалась набок: окаменевшая Ждана видела это по приближающейся земле. Вдоль дороги тянулся длинный и глубокий овраг, по дну которого бежал ручей; ещё мгновение – и их завертело бы в смертельном падении…
Вдруг к ним подскочил высокий путник в длинном чёрном плаще с поднятым наголовьем. Он будто возник из воздуха, выскочив из какой-то дыры, которая сразу сомкнулась за его спиной, колыхнув пространство волнами. Ждана зажала свой крик ладонью: опрокидывающаяся карета должна была непременно накрыть и раздавить незнакомца, но… Тот выбросил вперёд руки, словно защищаясь, и принял на них падающую колымагу. Ногами в высоких сапогах он упёрся в землю, ветер откинул наголовье, и Ждана обомлела, увидев ярко-голубые глаза и крупные растрёпанные кудри цвета воронова крыла. Плащ распахнулся на груди, и путник оказался женщиной-кошкой. Её ясноглазое, темнобровое лицо исказилось от усилий, белые зубы с чуть удлинёнными клыками обнажились под приподнятой верхней губой: женщина-кошка удерживала гружёную колымагу с пятью седоками. Какой же богатырской силой надо было обладать для этого!
Колымага встала на три колеса. Синеглазая незнакомка крикнула возницам хлёстким, как бич, и звенящим от натуги голосом:
«Эй! Ребята, сюда, помогайте!»
Оба мужика соскочили наземь, а путница уже приказывала:
«Отпрягайте лошадей! Сундуки, тюки, вещи, какие есть – под переднюю ось!»
Возницы всё понимали с полуслова. Дорожные сундуки и узлы пошли на подпорки, вместо отвалившегося колеса поддержав кузов. Но всё равно положение оставалось шатким, и спасительница сказала перепуганным женщинам:
«Вам лучше выйти. Не ровен час – упадёт. – И добавила, видя, как все ринулись к дверце со стороны сломанных колёс: – Не сюда, не сюда. С другой стороны выходите, а то опрокинется!»
Ветер трепал её чёрные кудри, переплетая их с сизыми космами грозовых туч, а небо, отражаясь в глазах, придавало им решительный и холодный, как блеск клинка, оттенок. Ступившие на землю ноги Жданы вдруг подвели её, уши наполнил сплошной колокольный гул, а губ зябко коснулось обморочное онемение, но упасть ей не дала каменно-твёрдая рука. Дурнота быстро прошла, едва начавшись – сознание лишь вздрогнуло, как пламя свечи от дуновения сквозняка, но не угасло. А «сквозняком» послужил, несомненно, взгляд черноволосой женщины-кошки, которая сейчас поддерживала Ждану, крепко, но бережно прижимая к себе. Под плащом на ней был короткий шерстяной кафтан, опоясанный кожаным ремнём, на котором висел длинный кинжал в неброских, но при ближайшем рассмотрении искусно украшенных тончайшим чернёным узором ножнах. Знаменитое белогорское оружие…
«Ох, слава Лаладе, что она послала нам тебя на помощь! – с низким поклоном проговорила мать. – Как зовут-величают тебя, госпожа?»
Судя по прозорливым искоркам, блестевшим в её глазах, она уже начала смекать, что к чему.
«Зовут меня Младой, – отвечала незнакомка, отпуская из объятий Ждану и также кланяясь. – А величать ещё рано – не по годам. Вы, я вижу, из Лебедынева, со смотрин?»
«Оттуда, с них самых, – охотно подтвердила мать, подходя ближе. – Ехали издалече, из Свирославца, да вот не посчастливилось моей дочке найти свою судьбу…»
