Тони Молхо - Дети Шахразады

— Все хорошо… — Миротворец удовлетворенно кивнул и отхлебнул чай. — Поговорили. Завтра я с Ружди еду к ним домой в Рахат — официально просить руки. Салма объяснит дочери, кто к ней сватается, чтобы, когда отец спросит ее, не натворила глупостей. Девица с норовом, всего можно ожидать… Слышь! — Давид нервно хохотнул от усталости. — Оказывается, именно сейчас к Хоснии сватается двоюродный брат. Представь себе, Салма уже настроились на свадьбу, а тут выясняется, что невеста порченная! Такой маленький «упс»! Слава богу, что кто-то настучал на девицу до свадьбы, а не после!.. Конечно, отцу ничего не сказали, но как Салма этот удар пережила — одному Богу известно… Ну ладно, теперь все обойдется. Я думаю, что отец примет это предложение, хотя уверен не на сто процентов.

— Почему? — Леденцовые глаза слипались, но не узнать развязку детектива было невозможно.

— Потому что для отца предпочтительнее бедуин из своего поселка. Он не захочет отпускать любимую дочь за тридевять земель в какую-то нечестивую Америку. Но мы для него — египтяне, арабы, ученые люди… Это почет семье. Хорошо, что он меня знает и уважает, я ведь исполняю роль друга жениха. Так что, думаю, что он согласится. Салма тоже обещала поддержку.

— Еще бы! И что дальше?

— Дальше? Если он примет предложение, то через неделю назначим официальное обручение, а еще через неделю — свадьбу. Сама знаешь, нам время дорого. Мешкать нечего. — Давид залпом допил чай и сладко потянулся, расстегивая мокрую рубашку. Вот странно! Видно, и на дипломатической работе устаешь!

— Обручение? Зачем? Почему не сразу свадьба? — Дотошная доктор хотела разобраться во всем до конца.

— Потому что таков закон. Потому, что во время обручения жених приносит подарки семье и невесте. Семье — верблюдов, а невесте — золото, — терпеливо объяснил знаток местных обычаев. — Верблюды остаются в семье, а невесту вместе с ее золотом жених уводит в свой дом.

— Откуда у американца верблюды? Ты хочешь сказать, что он приведет настоящих живых верблюдов?! Мохнатых, плюющихся и лягающихся?! И сколько?

— Десять-пятнадцать, в зависимости от богатства семьи невесты. Но, думаю, что Ружди заплатит долларами. Сейчас это более актуально.

— Сколько? — искренне заинтересовалась верная женушка.

Кот тоже навострил уши, как будто это имело к нему какое-то отношение.

— Ишь, какая ты любопытная! Несколько десятков тысяч. Невеста — дорогое дело!.. — Давид насмешливо взглянул на внезапно проснувшуюся жену. — Что, прогадала? Надо было выходить замуж за бедуина, была бы сейчас вся обвешана золотом, как индийский божок!

Машка сидела напротив мужа, подперев щеку кулачком, и думала, до чего она, коренная петербуржка, дожила — сидит и совершенно серьезно обсуждает с мужем, сколько верблюдов стоит невеста…

— Да, кстати. Кольцо при таком раскладе возвращается Салме, и этим мы еще раз спасаем ее… — Засыпающий муж нетвердыми шагами направился в спальню.

— Почему — спасаем?

— Потому что в любой момент муж может спросить ее, где кольцо. И ой-ва-вой, если она не предъявит семейную реликвию! — И.о. семейного ангела-хранителя протяжно зевнул, потянулся на хрустящих простынях. — Я устал. Теперь нужно звонить дорогому однокашнику и выцарапывать обратно кольцо. Об этом мы еще не беседовали. Не думаю, чтобы он легко пошел на попятный. Уж больно его кольцо приворожило. И что он в нем нашел?.. — Риторический вопрос сменился легким похрапыванием, но неуемная женушка все еще рассуждала:

— Нет, не говори… Я понимаю Ружди. Кольцо зачаровывает…

Давид проснулся посередине ночи — мокрый, задыхающийся, с пересохшим горлом и головной болью. Видимо, он очень устал и перенервничал за этот длинный день до такой степени, что не мог спать. Во сне в голову лезла всякая чушь: алмазные кольца, переливаясь радужными брызгами, разваливались на части и оказывались голубыми искрящимися глазами, с ненавистью сжигающими его в белом адском пламени. Бежевые и серые верблюды тыкались спесивыми мордами прямо в лицо, щекотали нос и губы, и Давид с омерзением отворачивался от вонючих волосатых, оттопыренных ноздрей. Но верблюды не унимались, тесным стадом лезли в сон, а один расположился прямо на голове, как меховая шапка, совершенно перекрыв доступ свежего воздуха, и вдобавок явно решил, что он трактор, и стал мелко трястись и тарахтеть. Давид не выдержал шума, духоты и тяжести навалившегося верблюда и проснулся.

Оказалось, что верблюд — настоящий. Меховой, тяжеленный и дребезжащий, как испорченный холодильник. С ненавистью Давид спихнул с головы обнаглевшую тушу, и верблюд тяжело спрыгнул на пол с обиженным мявом.

Проклятое животное! Совершенно обнаглело! Ночью прийти в супружескую спальню! Вот я тебя!.. — Мученик разлепил сонные глаза и, чуть было не споткнувшись в темноте о кота, пошлепал босиком на кухню напиться. Потом — в туалет. Придя в себя таким образом, вернулся в ночную спальню, в тихое сонное царство, наполненное вздохами, теплом, дыханием и покоем. Тихонько, стараясь не разбудить жену, пристроился сбоку, пока негодяй кот не забил тепленькое местечко. Протяжно вздохнул, натянул на себя свободный угол одеяла, закрыл глаза и честно попытался уснуть.

Но сон не приходил. То есть он приходил и тут же уходил, спугнутый голодным зверем, неожиданно, без всякой уважительной причины зашевелившимся между ног. Это было не к месту! Давид попытался отвлечься от настойчивого зова предков, но ничего не получилось. Узкая спина жены маячила перед ним в ночном мраке, переходя в четко выступающую округлость бедра. Упругая маленькая попка, как нарочно выставленная из-под одеяла и прикрытая лишь шелковистой тоненькой пижамкой, была видна, как нагая, и Давид не удержался и погладил ее — еле-еле, чтобы не разбудить. Прикосновение было настолько нежным и манящим, что возникла большая охота разбудить, но опытный муж знал, что ничего хорошего из этого не выйдет — Машка до смерти не любила, когда ее будили. Видимо, это был отголосок ненавидимых ночных дежурств, которые, слава богу, ушли в прошлое после замужества. Супруг знал, что будить нельзя, но зверь не только не подчинялся объективной реальности, но настойчиво требовал обратного.

Многострадальный муж не выдержал такого раздвоения личности. Осторожно, чтобы не спугнуть, он поцеловал мягкую теплую щечку жены и, к своему изумлению, увидел довольную сонную улыбку. Расхрабрившись, он перешел со щечки на тонкую шею, а потом — на тверденькую, напрягшуюся под его поцелуями грудь, и почувствовал, как жена глубоко вздохнула и повернулась к нему в ответ, словно подставляя все тело. Ободренный, он продолжил поцелуйный путь — крепкий розовый сосок, как бы невзначай выбившийся из-под расстегнувшейся розовой пижамки, темную ложбинку между грудями, бархатистый мягкий живот с круглым пупком посередине. Пупок в темноте напоминал маленькую улитку, и Давид, не задумываясь, сунул в нее язык и шаловливо защекотал внутри.