От ее запаха у Райдера застучала кровь в жилах. Ее близость, ее бедра, прижимавшиеся к нему, ее рука у него на сердце… У него так пересохло во рту, что он едва смог проскрипеть.
– С чего начнем?
– С того, с чего начинали все выдающиеся танцевальные дуэты, – сначала.
Когда большое помещение снова наполнилось музыкой, Надя велела ему слушать ритм. Покачиваться в такт. Освободить бедра, чтобы они вели его.
Райдер стиснул зубы, пожелав, чтобы Сэм никогда не рождалась. Это помогло секунд на пять, прежде чем он мысленно осадил себя. Несмотря на то что этот ребенок стал единственным источником хаоса в его полностью упорядоченной жизни, она была лучшим, что он когда-либо имел.
Ему едва исполнилось одиннадцать лет, когда он потерял мать, а отец женился повторно, и его новая жена уже ждала ребенка. Даже будучи подростком, Райдер понимал, что это значит, а именно, что Фиц изменял его матери – женщине такой силы, с таким сердцем, с такой душой. Хуже всего, что она наверняка тоже знала это, когда была больна и понимала, что умирает.
Почувствовав, как в груди, словно ядовитая змея, поднимается знакомое чувство отвращения, Райдер поспешил затолкать воспоминание в тот удаленный темный склеп в своем сознании, где оно таилось. Он мысленно перенесся в тот день, когда родилась Сэм. С самого первого раза, когда он заглянул в большие серые глаза своей сестренки, все изменилось. Он поклялся, что никогда не даст ей упасть. Даже в том юном возрасте Райдер понимал, что на ее отца – его отца – нельзя положиться. Что ради того, чтобы двигаться дальше, он не задумываясь переступит через нее.
И все же, даже имея такой пример в качестве родителя, этот нежный, беспомощный ребенок вырос и теперь собирался выйти замуж. Замуж…
– Сосредоточьтесь!
Райдер поморщился, когда Надя ущипнула его за тонкую кожу между большим и указательным пальцами. Он сердито уставился на нее. Она ответила тем же. Для женщины, которую он ощущал, как пушинку в руках, ее силе можно было позавидовать.
– Надя, по правде сказать, это мне совсем не нужно. Покажите мне, как не моргнув глазом войти в пучину Голливуда и выйти из нее, и все.
– Во-первых, – сказала она, – мисс Надя. Таковы танцевальные правила. А во-вторых, чем скорее вы прекратите брюзжать и думать о потраченном времени, тем скорее оно пройдет. Вот вам крест. – Когда она перекрестилась, ее топ натянулся на груди, приоткрыв ключицу и светлую кожу с выступившей на ней испариной.
– Да, мисс Надя.
Судя по ее тихому смешку, она осталась довольна.
– Это не так трудно, верно?
– Вы себе даже не представляете.
Она прикоснулась к нему, или он только вообразил себе это. Так или иначе, но Райдер испытал внезапное возбуждение. Это мало сказать.
И поздний час никак не влиял на это. Ему казалось, что Надины руки преследуют его везде. Они спускались, когда ей хотелось возбудить его. Они медленно скользили по его рукам, когда ей хотелось поднять их в нужное положение. Они ложились к нему на плечи, когда она прижималась сзади коленями к его ногам, чтобы заставить его двигаться в такт.
Это был кошмар.
И не только потому, что он не привык получать такие немногословные указания. Хотя и не без этого. Уже несколько лет, возглавляя свою многомиллионную архитектурную фирму, он сам распоряжался всем.
А еще надо было как-то бороться с внезапными волнами пьянящего аромата от ее темных волос. С соблазном этой гладкой серебристой полоски кожи над юбкой. И с этими обольстительными, как арабские ночи, глазами, зовущими в танце куда-то дальше в темные пределы страсти. И эта понимающая улыбка, пробегавшая по ее влажным губам, перед тем как она начинала отсчитывать ритм, как будто ему было три года.
Когда она наконец выключила музыку, Райдер спросил:
– Мы закончили?
– На сегодня – да.
Потом, как будто не было этого часа, который они провели так близко друг к другу, как только могут мужчина и женщина, не связанные законными узами, Надя просто отошла в сторону.
Усевшись на розовую кушетку, она сняла ленту, тряхнула волосами и прошлась по ним руками, пока они не превратились в копну спутанных кудрей. Она, наверное, почувствовала, что Райдер за ней наблюдает, потому что, запахнув полы кардигана и обмотав вокруг шеи длинный серебристый шарф, обернулась.
– В следующий раз наденьте свободные брюки и футболку и принесите с собой что-нибудь теплое на потом. Даже в эту сумасшедшую жару после такой работы ваше тело очень сильно остынет.
Райдер не стал давать никаких обещаний. Он подумал, что охладиться, как можно быстрее, – это как раз то, что нужно.
– Я провожу вас.
Ее брови спрятались под волной волос.
– В этом нет необходимости. Обойдусь сама. Я дитя бедных кварталов.
Ричмонд едва ли можно было назвать бедным, но Райдер рос рядом с младшей сестрой, так и норовившей выпасть из окна своей спальни, и инстинкт защитника глубоко укоренился в нем.
– Сейчас одиннадцать часов вечера. Я вас провожу.
Надя окинула его оценивающим взглядом цыганских глаз и, пожав плечами, с улыбкой сказала:
– Мужчина сказал – мужчина сделал.
– И это тоже.
Он подхватил свой пиджак и галстук и, чтобы не помять их, повесил себе на руку. Она заметила это, но ничего не сказала, очевидно считая, что ее время давать указания закончилось.
Подойдя к старинному щитку, Надя выключила свет, и на полу остались только пятна лунного света, проникавшего через арочные окна. Взгляд Райдера снова упал на потолок с пятнами от протечек, на покрытые пылью бра, на промышленные вентиляторы и, наконец, на совершенно фантастический перекрестный рисунок потолочных балок, чтобы воспроизвести который некоторые люди заплатили бы сколько угодно.
Надя, кашлянув, показала ему на дверь, а потом, прижав бедром и стукнув по ней, закрыла на ключ.
Райдер пошел за ней по лестнице. Холодный свет зеленых ламп отбрасывал болезненные тени на отклеившиеся обои. Однако, если смотреть сверху вниз, лестница, огибавшая лифтовую шахту, оказывалась прекрасно спроектированной. Если бы лифт работал…
Какая разница, подумал он с легким раздражением. Это здание наверняка уже приговорено.
Тем не менее Райдеру не требовалось заключение психолога, чтобы объяснить, почему это здание сохраняло для него свое очарование. Оно относилось к категории тех, которые обожала его обладавшая художественной натурой мать. Ее связь с миром выражалась в замечательных скульптурах, которые она делала из забытых, выброшенных и потерянных вещей. Ее связь с сыном выражалась в его понимании того, что, следуя велению своего сердца, обретешь лишь сердечную боль.
