Герберт долго молчал. Потом медленно убрал от лица руки и поднял на подругу глаза. Она увидела в них столько безысходности и тоски, что на миг обмерла.
– Спасибо тебе, Деб, – хрипловато пробормотал он. – Ты все правильно говоришь… Может, Фиона и недостойный человек, но, видишь ли… Она наделена чем-то таким, что как будто оправдывает каждую ее дерзость, любой фортель.
Дебора в изумлении шевельнула бровью и невольно поправила темные волосы, не подозревая, что в свете заходящего солнца блестят они просто волшебно.
– Ты опять о ее красоте? – тихо спросила она, на мгновение охваченная желанием очутиться на месте восхитительной Фионы, и тут же прогнала дикую мысль прочь.
Герберт тяжко вздохнул.
– О красоте? Пожалуй, да. Впрочем… – Он встал со скамьи, не в силах сидеть на одном месте, и стал расхаживать взад и вперед по посыпанной гравием дорожке. – Речь не только о красоте физической. Когда смотришь на Фиону, кажется, что далеко не только ее удивительные золотистые волосы, безупречно чистая белая кожа, ярко-синие глаза и пухлые губы созданы для всеобщего восторга. В ней прелестно все: то, как она двигается, улыбается, ходит, даже, скажем, берет со стола чашку с кофе или сидит за компьютером.
Интересно, как сижу за компьютером я, горько усмехаясь про себя, подумала Дебора. Уж конечно, не так, как Фиона. И чашку я беру, и хожу и улыбаюсь, наверно, более чем заурядно, во всяком случае, по мнению Герберта. Как жаль. Но тут уж ничего не попишешь…
Ей вспомнилось, как, освободившись сегодня перед обедом, она невольно погрузилась в мечты. Как представила себе, что однажды Герберт поймет: более преданной и понимающей подруги ему не найти. И обнаружит вдруг, что ее давно знакомые глаза, глаза Деборы, красивее других, даже Фиониных… В воображении она побывала на их с Гербертом свадьбе – отчетливо увидела сияющее лицо каждого родственника, друга. Потом переехала в огромный особняк мужа и стала регулярно брать у мамы уроки домоводства… Очнулась, когда ощутила себя новоиспеченной мамой, а в глазах Герберта заметила слезы благодарности… И вспомнила, что любимый ни разу в жизни не смотрел на нее, как на женщину.
– Понимаешь, эта девушка создана для слепого поклонения, – ни на минуту не умолкая, продолжал говорить Герберт. – Нравится мне это или нет, я схожу по ней с ума и ничего не могу с собой поделать. Я сам все время удивляюсь: неужели это происходит со мной – свободолюбивым, бесстрашным. Теперь я много чего боюсь: что она холодно со мной поздоровается, что на приглашение куда-нибудь сходить опять ответит отказом. Даже того, что не посмотрит на меня, не улыбнется – я всего боюсь. Скажешь, это глупо, достойно порицания? Решишь, я совсем пропаду? И, наверно, будешь права. Но я как заколдованный и отделаться от этих чар, по-моему, тоже боюсь. – Он остановился посреди дорожки и, засунув руки в карманы джинсов, понурил голову.
Дебора смотрела на него и думала о том, насколько неразумно и бессмысленно устроен мир. Она, неизвестно зачем и по чьей воле, любила друга детства. Он бредил совсем другой девушкой, а та играла всеми, очевидно еще не зная, что такое любовь, или будучи на нее вовсе неспособной.
– Это как у Диккенса, – пробормотал Герберт. – Помнишь, в «Больших надеждах»? «Но как мог я… избежать той удивительной непоследовательности, от которой не свободны и лучшие и умнейшие из мужчин?».
Дебора напрягла память. Множество диккенсовских книг она прочла, еще учась в школе, – у Оурэев ими была заставлена целая полка, и оба родителя Герберта, давно поняв, что юная соседка весьма любознательна и аккуратна, позволяли ей брать книги даже без спроса.
– «Большие надежды»? – переспросила Дебора. – Я давно их читала, помню сюжет в общих чертах. Точно не воспроизведу ни одной фразы.
– И я бы не воспроизвел, – ответил Герберт, возвращаясь на место. – Но на днях вдруг вспомнил, что там главный герой влюбляется вроде меня в бессердечную красавицу… Взял книгу, полистал. Увидел эти строки.
Дебора кивнула.
– А, вспоминаю. Его звали, по-моему, Пип, девушку Эстелла. Ее удочерила старуха с разбитым сердцем, которая всю жизнь с того самого дня, когда не состоялась ее свадьба, не снимала подвенечный наряд, верно?
Герберт кивнул.
– Насколько я помню, старуха специально воспитала Эстелу такой, – задумчиво произнесла Дебора. – Может… – Она взглянула на Герберта и увидела, что он смотрит на нее с напряженным вниманием, будто догадался, какая ей пришла мысль, и хочет убедиться, что не ошибается. – Может, и Фиона не виновата? – продолжила Дебора. – Может, ее тоже в свое время захвалили, приучили с малолетства держаться с кем бы то ни было высокомерно, ни во что никого не ставить?
У Герберта смягчилось лицо. Он обрадовался, то ли оттого что Дебора в который раз сумела так правильно его понять, то ли оттого что нашла Фиониным замашкам объяснение.
– Может, и так, – пробормотал он, беря с подноса еще один кусок пирога. – Кто ее родители, где она воспитывалась, я понятия не имею.
– Что ты намерен делать? – осторожно поинтересовалась Дебора.
– Сам не знаю. Понимаю, что ничего доброго от Фионы не увижу, что выгляжу слабаком, тряпкой, снося ее оскорбления. Да что там выгляжу! Я сам себе в такие дни бываю противен. Хочу стать нормальным человеком, вернуться к прежней жизни… и в это же самое время сгораю от желания скорее снова ее увидеть… – Он тяжко вздохнул и откусил пирога.
Дебора поежилась, точно вдруг озябла.
– А Диккенса, кстати, очень любит моя мама, – внезапно сообщил Герберт. – «Большие надежды» читала, когда была беременна мной, потому и имя мне такое дала – там так зовут одного из героев.
Дебора удивленно на него взглянула.
– Правда? Впервые об этом слышу.
Герберт улыбнулся краешком рта и снова откусил пирога.
– Странно. Я думал: кто-кто, а уж ты-то знаешь все наши семейные байки.
– Оказалось, не все. – У Деборы перед глазами промелькнула целая жизнь, начиная с того дня, когда они познакомились с Гербертом. – Я очень за тебя переживаю, – тихо сказала она. – Хотела бы помочь, но не представляю как.
– Ты и так мне помогаешь, – ответил Герберт, откладывая пирог. – Тем, что терпеливо выслушиваешь, даешь советы. Просто не представляю, что бы я без тебя делал. Спасибо, дружище.
Дружище! Дебора досадливо усмехнулась про себя. С некоторых пор она жаждала услышать из уст Герберта совсем иные слова.
– И, пожалуйста, не переживай за меня, – попросил он. – Может, когда-нибудь я и охладею к Фионе. Не исключено, что это произойдет совсем скоро, к примеру, завтра. Очень уж сильно она меня сегодня оскорбила. Не представляю, как я утром взгляну на нее.
