— Придурок. — рявкнула я, и замахнулась. От обиды и боли у меня видимо поехала крыша. И я бы ударила если бы не…
— Мама, — детский голосок взорвал реальность, — я же говорил, пап. Это мама. Дед мороз исполнил желание. Только странно как — то. Мамы не бьют пап. Это неправильно. Они их любят.
Детская ладошка коснулась моей щеки, обжигающе, одуряюще. Мальчик, симпатичный и курносый смотрел на меня широко распахнув глазенки, в темноте похожие на две небесные звезды.
— Я не бью. Я просто… — не зная что сказать, начал я выкручиваться.
— Вовка, не неси чушь, — только сейчас я рассмотрела мужчину, который и вправду в случившемся виноват был мало. Я невнимательная растыка, выскочила прямо на ледяную дорожку. — Вы как, девушка? В порядке?
— Да, — ответила растерянно, вытирая рукавом куртки наливающийся слезливой краснотой нос. Слова ребенка жгли душу как кислота. Мама. Я так хочу стать ею. Но не судьба. — Да, я в порядке.
— Ну конечно, — пробубнил несносный мужлан. Интересно, как у таких медведей рождаются такие прекрасные мальчишки? — И поэтому ты стоишь словно цапля в одном сапоге и носом как светофор. Это теперь называется «в порядке»? Ревешь чего? Где болит?
— Ничего, я найду свою обувь и пойду дальше. Меня ждут, — ответила я ехидно, но прозвучала жалко и плаксиво. Нога болела нещадно, и уже начала неметь от холода. Так и до обморожения недалеко.
— Па, маме холодно, — беспокойно произнес мальчик.
— Я вижу, — мужские руки начали натягивать на мою ступню найденную тут же уггу. Я вскрикнула от резкой боли, прошившей меня от кончиков пальцев казалось до самой макушки. Мужик досадливо закусил губу, и мне отчего — то захотелось попробовать ее на вкус. Дура, это посттравматический синдром видимо такой — идиотизм. Не иначе.
— Что такое? — поинтересовался нахал, и вдруг подхватил меня на руки и поволок куда — то. Молча, словно варвар убитого мамонта. Я слышала как хрустит снег под полозьями санок, и пыхтит малыш позади, таща свой снежный транспорт.
— Куда вы меня прете? — наконец набравшись сил спросила я. — В конце — концов, поставьте меня на землю.
— Поедем к доктору, — спокойно ответил захватчик, легко подбросив меня, чтобы перехватить поудобнее.
— Интересно, где вы его сейчас найдете? Через полчаса начнут бить куранты, — яд в моем голосе его совсем не рассердил и не озадачил.
— Ко мне домой. К нам с Вовкой. Я вызову личного врача, в конце — концов я же тебя сбил. Хотя ты, конечно, курица.
— Так, это переходит все границы, — его пальто, в которое я сейчас дышала, покрылось инеем и слова мои звучали приглушенно. — Мы не пили брудершафтов. Никуда я не поеду, может вы расчленитель и душегуб. И сам ты этот, как его…
— Кто? — насмешливый бас, в котором нет и нотки злости. — Назовешь петухом, воткну в сугроб головой вниз, как репку. Я же маньяк. Сожру твой мозг, и поверь, это не будет такой уж потерей для человечества. Детка, мне тоже не нравится таскаться с глупой курицей на руках. Но я же джентльмен.
— Ты, вы…
— Мама, дома хорошо. И елка у нас красивая, фонарчатая. А Фира запекла гуся, и папа принес два ящика мандаринов. Они так пахнут. А папа у нас магнат, ты помнишь? Про него даже в журнале писали, не помню названия. На Ф начинается, — подал голос ребенок. Черт, они же сумасшедшие. Как я раньше не догадалась. И мужик и его симпатичный отпрыск. От осинки не родятся апельсинки.
— Мандариновый магнат, — улыбнулась я мальчишке, захлебывающемуся словами. Мне вдруг стало его жутко жалко.
— Вова, — вздохнул мужлан, перекидывая меня на сиденье огромной машины. Ничего тачки у шизиков, дорогие и агрессивные. — Мадам, вас никто не удерживает силой. Но, судя по тому, что сапог ваш мы так и не натянули на ногу, я бы был благоразумным. Наш с Владимиром личный Парацельс очень хорош, так говорят люди, которых он пользует десятилетиями. И стоит эскулап дорого. Так что, вы поедете с нами, или замерзнете вон под той елкой, как раз тогда, когда все будут пить шипучку под бой главных часов страны? Предложение ограничено. Я не хочу лишать сына праздника из-за глупости ненормальной, бросающейся под санки.
— Папа, ты же не… Ма, соглашайся. Не бросай меня снова, пожалуйста. Я так тебя ждал, — задрожал голосок мальчишки и я обреченно кивнула. Хотя, сдохнуть под елкой, возможно было бы не такой уж и плохой идеей.
— Мамочка, я так рад, что ты упала с неба, — тихо шепнул малыш, обнимая меня за шею. И я сошла с ума.
— Вова, она не с неба, слышишь, — он разозлился? Нет, этот сильный самец в панике и растерян и еще черт знает что. И вот сейчас мне стало реально страшно. — Откуда ты только взялась на мою голову? — прорычал магнат, дернув щекой. — Зовут то хоть как тебя, снежинка?
— Алиса. Алиса Нежина. У меня документы в сумочке, паспорт там, права, телефон со всеми контактами, — зачем я это ему сказала? Господи, веду себя. Как последняя курица. Он прав, как это не прискорбно. — А где она, кстати? Сумка? Господи, я потеряла сумку. В ней вся моя жизнь, биография. Черт, что теперь делать? Хотя, накой мне она теперь? Мое желание уже не сбудется.
— Этого не может быть, — прохрипел он. — Невозможно. Сумка у… Да и черт с ней, с сумкой.
***
Глеб Снежин
Это что — какая-то дурная шутка? Злой розыгрыш? Подстава? Или планомерно кто — то сводит меня с ума, и заодно дарит пустую надежду наследнику империи Снежиных. Ну не бывает таких совпадений. Девка на сидении затихла и вроде даже задремала. Я вдохнул кондиционированный горячий воздух, нагнетаемый климат — контролем, который тонко пах женщиной, мандаринами и какой-то пряничной ненастоящей сказкой. Странной бабой, свалившейся черте откуда, провонял весь салон джипа. Алиса Нежина — смешно. Так не бывает. И почему я не сказал этой дурынде, что сумку ее поднял и бросил в багажник? Видимо заразился снежным безумием, или тоже захотел поверить в волшебство новогодней ночи, как Вовка, притихший в своем кресле?
— Пап, а если я верну эльфам дедморозным машинку, ну ту, что они мне под елку подарили, они очень расстроятся? — почему — то шепотом спросил сынище. — Ну, пусть они ее подарят кому-нибудь другому, у которого нет такой. Мне мамы достаточно, лишь бы она осталась. Я по телевизору видел одного больного мальчика, пусть ему отдадут. Ему болеть перехочется и он выздоровеет. Нечестно же, что мне одному так много счастья сразу.
— Это так не работает, к сожалению, Вовка. Но мальчику помочь надо, — черт, я тоже шепчу, словно боясь спугнуть сумасшедшее наваждение, разомлевшее в тепле и теперь тихо сопящее. Сейчас у меня есть возможность рассмотреть «подарочек» внимательно: блондинистые локоны, беспорядочно топорщатся из под идиотской шапочки, нос маленький, на кнопку похожий, скулы высокие и ресницы как веера, доходящие почти до середины бледных щек. Искусственные наверное. Сейчас их наращивают. Только у секретарши моей, Олеськи, а по совместительству, постельной принадлежности, ресницы похожи на метелки, а у этой дуры — на бабочек, замерших в ожидании лета. Нет, она не похожа на Альку, ни грамма, ни микрона, ни доли атома. Она совсем другая. Более нежная и хрупкая, что ли. Мать Вовки была зеленоглазой шатенкой, чуть горбоносой, но ее не портило. Она была несгибаемой. Сильной и независимой. Абсолютно разные.
— Насмотрелись? — снова этот ее вредный голосок. Писклявый гребаный раздражитель, выводящий из равновесия. — Послушайте, я и вправду благодарна вам, но…
— Посмотрите, пожалуйста, как там Вовка, — перебиваю я, уже зная, точнее чувствуя, что ребенок спит. Потрясения его усыпляют.
— Он спит, — в улыбке «подарочка» столько тепла, что мне становится нечем дышать. — Слушайте, у вас замечательный сын.
— Он несчастен, — черт. Зачем я сейчас это говорю? Кто она? Может подставная баба подосланная конкурентами. Или просто авантюристка. И глаза эти ее аквамариновые чистые, просто маскировка, как у ядовитой паучихи. Откусит она мне ослиную башку и не подавится. Завтра пробью ее, паспорт то у меня, а пока… — Слушайте, Алиса, у меня к вам предложение. Очень выгодное, я не бедный человек.
