Катя вдруг почувствовала себя совсем маленькой девочкой, которую усадили во время праздничного обеда за взрослый стол. Она была хрупкой брюнеткой со светлыми серыми глазами, опушенными длинными смоляными ресницами, огромными, как у нарисованной в книжке волшебных сказок принцессы. Сама она иногда злилась на свое «несолидное» лицо с нежным овалом и словно припухшим, вечно обветренным ртом. На ее тонком носике каждое лето проступали совершенно неожиданные, невыносимые веснушки, очень заметные на бледной коже. Просто какое-то «чудо селекции», как называла ее мама. А отец смеялся: «Эльфы нам ее подкинули!» И, когда Катя была маленькой, она никак не могла понять, всерьез папа это говорит или шутит. Он всегда был, да и оставался, очень похожим на добродушного сказочника, хотя в свое время, будучи серьезным биологом, профессором, возглавлял институт с совершенно неудобопроизносимым названием. Мама же никогда в жизни не работала, но вечно находила себе какие-нибудь увлечения. Она составляла гороскопы, училась фэн-шуй, принималась за макраме. Однажды, ни с того ни с сего, загорелась гончарным делом. И это оказалось всерьез. Она даже умудрялась довольно неплохо зарабатывать на своей керамике. Сейчас родители Кати наслаждались жизнью, купив на Черном море, в Крыму, дом с мастерской в отдельной пристройке. Именно туда врачи советовали перебраться маме с ее слабыми легкими. Подальше от капризного холодного климата средней полосы. Так что в Москве Катерина осталась одна. Иногда она скучала по родителям, но в основном ей было некогда. Она работала с утра до вечера, с тех пор как ее пригласил к себе Федор Станкевич, преподававший когда-то в ее родном МАРХИ. Старалась оправдать его доверие, и оправдывала. Любимая ученица, лучший дизайнер по интерьерам в его фирме.
Дарья Степановна принесла на старинном кузнецовском блюде восхитительную индейку, фаршированную шампиньонами. Катя, хотя и не была голодна, почувствовала такой прилив аппетита, что сама себе удивилась. Она вообще ела мало, и для нее вовсе не составляло труда сохранять свою фигурку хрупкой и изящной — и этому многие ее подруги завидовали черной завистью. Им-то приходилось считать калории, а Катерина могла в задумчивости вместо обеда проглотить пару пирожных, и это излишество никак на ней не сказывалось. Но, как правило, она так увлекалась работой, что поесть попросту забывала. И тут такой праздник для желудка! А чего еще можно ожидать от гурмана, к которому они пожаловали в гости?
— Знаешь, Сережа, — сказал Федор Борисович, отхлебывая с шумом божоле из стакана, — По-моему, ты купил квартиру в поганом доме. Говорю тебе как профессионал.
— Зато почти в центре.
— Ага. В центре! И где? На Ходынском поле. Только безумец может вкладывать деньги в это проклятое место. Когда-нибудь все это место провалится сквозь землю. Ведь на костях дома строят! На костях!
— Когда все это было! — отмахнулся от его слов Сергей. — Современная молодежь над такими вещами не задумывается, да и вряд ли знает, что тут была давка во время коронации последнего царя. Не забывай, друг мой, что ее выбирал Никита. Ему там жить. Да он меня бы все равно слушать не стал. — Оленин нахмурился.
— Все такой же раздолбай? — осторожно спросил Станкевич.
— А что с ним сделается? Все такой же, — в голосе Сергея послышалось плохо скрываемое раздражение.
— Тогда на черта ты затеял ремонт? Или он затеял?
— Да сам не знаю, — пожал плечами ресторатор. — Но обещал. Значит, сделаю. Верочка сама со своим жилищем справилась, а этому все некогда. Не знаю, чем уж он так занят, да и, честно говоря, знать не хочу. Он пока у приятеля живет, у Кирилла Строгина.
— У кого? — широко раскрыла глаза Катя.
— Он вам знаком? — спросил Оленин.
— Более чем, — кивнула Катя. — Это мой бывший муж, если мы говорим об одном и том же человеке. Кирилл — фотограф?
— Да. Называет себя фотохудожником, но, признаюсь, мне его работы кажутся слишком уж претенциозными. Значит, это ваш муж…
— Бывший, — уточнила Катя.
— Знаю этого мачо! Куда уж там! — засмеялся Станкевич. — Я был просто в ужасе, когда Катенька за него замуж собралась. Он же тоже у меня учился, да так и не доучился. Хорошо, хоть детей не завели. — Он покосился на Катерину: — Извини, душа моя, не хотел тебя обидеть, но с этим скоропалительным браком ты дала маху.
— Федор Борисович! — взмолилась девушка, откладывая вилку. — Прошу вас, не нужно о нем!
— Не буду, не буду…
Но остановить Станкевича было невозможно. Он с самим понятием такта был знаком плоховато и вовсе не замечал, что ни Катя, ни Оленин не жаждут слушать его версию неудачного брака любимой ученицы. Федор Борисович заливался соловьем и поведал всем присутствующим — а Дарья Степановна тоже сидела за столом — о том, как Катенька выходила замуж «в сумеречном состоянии», потому что у нее случилась «ужасная трагедия». Но она сначала об этой «ужасной трагедии» не знала, думала, что ее друг бросил, а оказалось, что тот погиб, разбился на своем «Харлее».
— Да-да, — вещал Станкевич, не обращая внимания, что на глаза Кати наворачиваются слезы, — ужас! Вот судьба-то…
— Федя, — Оленин положил руку на запястье Кати, нежно и ободряюще, — хватит, ты что, не видишь, что девочке больно об этом вспоминать?
— Прости, Катюша! Ой, прости! — опомнился Станкевич.
Они перешли к насущным делам, обсудили по полной программе детей Сергея Оленина, Никиту и Веру, которая по рассказам показалась Кате более симпатичной. Она подумала, что это странно: почему Никита сам не занялся своей квартирой? Он же художник? Или это слишком громко сказано? Так же громко, как и то, что ее бывший, Кирилл, фотохудожник? А может быть, Станкевич просто решил подкинуть ей работу, вот и уговорил старого приятеля воспользоваться услугами его бюро? Впрочем, какая разница! Катерина была рада любой работе, лишь бы она отвлекала ее от грустных мыслей.
А когда они с Федором уже покинули гостеприимный дом и ехали в Москву, девушка думала о том, что ей очень понравился Сергей, что впервые за последнее время она взглянула на мужчину как на человека, а не как на пустое место.
Было уже поздно, когда Катя вернулась домой, в квартиру родителей на Беговой. С тех пор как они уехали, оставив в ее полное распоряжение стандартные трехкомнатные «апартаменты», она немало потрудилась над внутренней отделкой квартиры. Девушке пришлось снести стены между холлом и маленькой комнатой, а также между ванной и туалетом. И темный неуютный холл превратился в комнату, где стены, окрашенные в персиковый теплый оттенок, радовали глаз насыщенной сочностью юга, и казалось, что здесь всегда светит солнце. Иллюзию вечного лета создавали и роскошные тропические растения, уместившиеся между стеллажей светлого дерева, на которых расположилась огромная библиотека, часть которой собирали еще дедушка с бабушкой, часть — родители, ну и сама Катя тоже внесла свою лепту. Здесь же стояли два небольших дивана, обитых белой кожей, и сервировочный столик на колесиках. Здесь было удобно принимать гостей — тем более что кухня от общего пространства была отделена лишь изогнутой барной стойкой. Спальню Катя сделала нежно-розовой, не побоявшись этого «цвета Барби», потому что в нем отсутствовала нестерпимо конфетная яркость, а светло-серый ковер, мебель грушевого дерева, серебристое покрывало и шторы делали этот колер аристократичным и сдержанным.
