— Ты вся дрожишь. — Голос неожиданно ласковый. Жалость? Новой и улучшенной Линде Старр не нужна его жалость! Но почему-то ласковый голос на этот раз что-то затронул в душе Линды. Хочу, чтобы кто-нибудь обо мне заботился, вдруг подумала она.
— В доме есть кофе, — холодно предложила она. — Ты можешь войти и рассказать мне, что тебе надо.
Рик Чейз следом за Линдой вошел в дом. Бобби, должно быть, не представляла, о чем просила его. Судя по выражению воинственной гордости на лице Линды, она скажет ему «нет», о чем бы он ни попросил.
Линда оказалась для него совершенным сюрпризом. Она, выглядела удивительно, дрожа от холода у себя во дворе, одетая лишь в алую пижаму. Она стала другой. Волосы короткие, светло-русые, спутанные. Они оттеняли утонченные черты ее лица.
Последний раз он видел ее, когда она была в черном. Волосы тоже были черными, стянутыми в узел, лежавший на шее. Она выглядела элегантной, холодной и непрощающей.
— Ты знал? — спросила она. Глаза моментально стали уязвленными, молящими — скажи, что не знал.
Он не ответил. И она поняла: он все знал.
Перемены в Линде, которые сегодня заметил Рик, касались не только ее внешнего вида. Раньше она всегда выглядела слабой, хрупкой. Сейчас она стала сильной. Раньше она вроде бы стояла в стороне, сейчас создается впечатление, что она включена в жизнь. Раньше она контролировала каждое свое движение. Сейчас она кажется… страстной. Не слишком ли сильное слово?
Нет. Кто эта новая Линда?
Он вспомнил, как Бобби закончила разговор:
— Мне не следовало оставаться в колледже. Не в этом году. Мне лучше приехать домой. По-твоему, мне надо приехать домой?
Конечно, он полагал, что ей следует приехать домой. Он определенно не хотел один нести ответственность за Линду. Особенно теперь, когда ему совершенно очевидно, что она откажется от помощи.
Сегодня, при ярком утреннем свете, глядя на спину Линды, на напряженные гордые плечи, он понял, что еще никогда в жизни не видел женщину, так мало нуждавшуюся в помощи.
Он быстро подсчитал — Линде уже тридцать восемь.
На похоронах мужа она выглядела на десять лет старше. Сейчас она выглядит на десять лет моложе. Уверенная в себе, дерзкая. И такая красивая, что угрожала разрушить стену, которую он много лет назад воздвиг вокруг своей жизни.
Его долг здесь почти что выполнен. Он сделает ей предложение. Она откажется. Он сможет сообщить Бобби, что ее мать выглядит прекрасно. Больше, чем прекрасно. В Линде горит такая жизненная сила, какую он не видел в ней раньше. Или, во всяком случае, не видел много-много лет.
Мог ли он уйти сейчас, не сделав ей предложения? Если он так просто уйдет, его будут мучить сожаления.
Она вошла в дом через черный ход. Голые ступни оставили маленькие отпечатки на серебристой траве. Он последовал за ней прямо в кухню. Рассматривал ее дом с любопытством, на которое не имел права. Ведь он шпион, собирающий информацию. Был ли это дом женщины, у которой все в порядке? Или здесь живет женщина, чья жизнь вдребезги разбита?
Конечно, внешний вид дома вызывал легкий шок. Что подчеркивало слова Бобби о развалюхе. Хотя многие из домов в Боу-Уотер после ремонта стоили до миллиона долларов — благодаря близости к нижнему городу, к центру. Но дом Линды к ним не принадлежал. Оценка домов — его специальность. А ее дом не назовешь привлекательным, даже после ремонта. Крохотное бунгало, с одной стороной, обшитой гонтом, затерялось в виноградной лозе, которую давно никто не приводил в порядок. Как непохоже на добротное гнездо в поместье на изгибе Элбоу-Ривер, которое она продала.
В доме пахло кофе и какими-то пряностями. Он не мог определить, какими. И все-таки, несмотря на то, что дом нуждался в ремонте, в нем чувствовалось определенное очарование. Он странно подходил для Линды — вот такой, с короткими спутанными волосами, в забавной фланелевой пижаме.
Она подвинула стул и налила кофе в большую кружку. Поставила ее перед ним и вышла из комнаты. Он остался, чтобы перевести дух и начать поиски признаков безумия. Только вот зачем? Ради спокойствия Бобби? Оставалось только посмеяться над собой.
Было видно, что она только что переехала. Ящики, аккуратно перевязанные, с этикеткой «Кухня» ждали своей очереди. На полу вздулся линолеум, и его надо заменить — так же, как полки, раковину и сантехнику. Хорошо бы недостатки и в остальных комнатах были видны с первого взгляда. Рик определил сразу, что у дома есть потенциал. Вероятно, под плохо сохранившимся линолеумом сохранились деревянные полы. Приятно, что потолки высокие, а подоконники широкие. На панелях богатая золотистая патина, которая бывает только на настоящем старом дереве.
Она вернулась в кухню в сером старом свитере поверх пижамы. Рик привык, что женщины прилагают немалые усилия, чтобы произвести на него впечатление. Почему-то ему нравилось, что Линда этого не делает.
У этого свитера оказалось странное свойство. Он делал женщину стройнее. О такой мужчины мечтают во сне и наяву. Ему лучше быть поосторожнее.
Она приготовила себе кофе, но не села. Вместо этого отошла к плите и принялась разглядывать его.
У нее карие глаза цвета растопленного шоколада. Когда-то это были самые мягкие глаза в мире, вспоминал Рик. Теперь в них отражаются печаль, опыт, зрелость. И казалось, что новое содержание сделало их выразительнее и таинственнее. Так тени добавляют глубину живописному полотну.
Волосы у нее намного светлее, чем глаза. Он понял, слегка удивленный, что черный цвет, наверное, никогда не был ее природным. Будто раньше она носила маску, а теперь перед ним настоящая Линда.
— Так, говори. Я могу догадаться, о чем ты думаешь.
Она всегда была проницательной, почти пугающе. Он разглядывал ее губы. Полные, влажные, невероятно чувственные. Какими они могут быть на вкус? Он надеялся, что она не настолько проницательна, чтобы разгадать его предательскую мысль.
— Ладно, — сказал он таким тоном, будто только что не размышлял о сочности ее губ. — Кажется, здесь довольно тревожное соседство. И дом, ммм… похоже, требует слишком много работы от женщины, которая со всем должна справляться сама. Ты поэтому продала дом в Ривердейле?
Она сделала глоток кофе, словно сомневаясь, стоит ли вообще разговаривать с ним. Потом вздохнула.
— Дом в Ривердейле я никогда не воспринимала как свой. Это был дом Блэйера. С его любовью к статусу каждого камня, каждого кирпича. Я ненавидела тот дом. И особенно ненавидела после обновления. Стеклянные стены в тридцать футов — это чудовищно. И к тому же такое нелепое место для одинокой женщины.
