что все всегда происходит само собой. Обычно за себя я все продумываю сама. За себя и за нее. Иногда мне кажется, что это ей девятнадцать, а не наоборот. Просто она такая… легкая, воздушная и не от мира сего. Я очень ее люблю. Такой, какая она есть, но иногда не до конца понимаю, как мы выжили с таким отношением мамы к жизни. Видимо, ее тактика работает. Все в нашей жизни и правда происходит как-то само собой.
Бродсман – его крестный отец и он депутат и меценат. Когда я попала в семью Барковых, была шокирована размахом их семейных связей. Вообще-то мой сводный брат в это общество прекрасно вписывается. И он умеет быть очень даже располагающим, когда ему это надо.
Двуликий козел.
Только мне одной достаются тумаки и всякие насмешки. Всегда.
От обиды хочется швырнуть ему в лицо Черныша, чтобы тот расцарапал его как следует.
– Выходи, – бросает этот грубиян, откинув голову на спинку кресла и барабаня пальцами по рулю.
Схватив с коврика пакет с вещичками своего кота, выпрыгиваю из машины и хлопаю дверью. Машина тут же сдает назад и, сверкая фарами, скрывается в воротах.
Смотрю ей вслед, поджав губы.
Он часто в доме не ночует. У него своя квартира в центре города. Он вообще живет так, как ему захочется. Сам решает что ему есть, что носить, во сколько и когда приходить.
Я уже давно не мечтаю о нем по ночам. Чаще я представляю, как не повезло его «девушке», но она кажется до безумия счастлива быть с ним. Смотрит на него, как на Бога! Ловит каждое его слово и с каждым словом соглашается. Какой-то чертов гипноз.
Смотрю на пустой трехэтажный дом, который выглядит пугающе пустым, но гирлянды на окнах делают его не таким уж мрачным.
Это рука моей матери.
Когда мы сюда въехали, здесь о гирляндах вообще не слышали. Как и о том, что в мире существуют еще какие-то цвета, кроме белого, серого и коричневого.
В большой гостиной мигает огнями новогодняя елка. Сбросив кроссовки, вешаю в шкаф куртку и надеваю домашние тапки, позволяя Чернышу карабкаться по своему плечу вверх.
– Надеюсь, ты умный, – бормочу, поднимаясь на второй этаж и включая свет везде, где только могу.
Глава 3
– Что делаете? – спрашиваю в трубку, глядя на свое отражение в трамвайном окне.
За ним кружатся толстые снежинки и снуют прохожие, нагруженные пакетами. Через неделю Новый год, а потом у меня начнётся сессия. Так что, можно сказать, это самая лучшая неделя в году.
– Ужинаем, – отвечает в трубку мама.
Сегодня весь день она какая-то странная. Смотрит то в пространство, то в одну точку. Для нее это обычное состояние, но в этот раз что-то во всем этом не то.
Все эти полгода она была такой счастливой. Светилась будто изнутри. Совершенно очевидно, что она влюблена в своего нового мужа по уши, а по нему сложно что-то утверждать. Как и его дурацкий сын, Игорь Николаевич не разбрасывается улыбками и шутками. Просто не представляю, что могло свести их вместе. Хотя, тут долго думать не надо. Причина находится в ее животе.
Это девочка.
Меня мама родила в девятнадцать, они с Барковым-старшим ровесники, но моя родительница выглядит лет на десять моложе, а он… ну, порода у них отличная, чтоб ее.
– Только не корми его сметаной, – инструктирую маму, трогая длинную металлическую сережку в своем ухе. – А то у него животик заболит.
– Он же кот, – вздыхает она.
– То есть, сметаной ты его уже покормила? – улыбаюсь я.
– Не хочет он твой корм, правда, малыш?
– Привыкнет… мама, мне Анька по второй линии звонит…
– Кладу трубку, – отзывается она. – Хорошо вам потусить.
– Так уже никто не говорит, – просвещаю ее.
– Целую…
– И я тебя.
– Ну где ты? – стучит зубами подруга. – Я уже нос отморозила!
Держась за поручень, пробираюсь к выходу.
– Обернись, – выбегаю из трамвая и засовываю телефон в карман норкового полушубка, который мама подарила мне на Новый год.
Иметь отчима бизнесмена очень даже удобно.
– Ого… – изумляюсь, рассматривая подругу.
Не удивительно, что она замерзла.
Замшевые ботфорты на шпильке, короткая рыжая дубленка и вихор рыжих завитушек на голове.
– Что? – смущается она, переступая с ноги на ногу.
– Ты постриглась! – констатирую, рассматривая ее изменившееся лицо.
С этой прической оно приобрело форму сердечка на палочке. Волосы стали короче на полметра, и сейчас выглядят взрывом на макаронной фабрике.
– Плохо, да? – кусает она подкрашенные губы.
Закатываю глаза.
– Только не додумайся спросить такое у Дубцова, – беру я ее под руку.
– Ты смеёшься… – с тоской мямлит она, переставляя ноги на шпильках. – Он что, меня заметит?
Он уже заметил.
Но разве ей объяснишь, что это скорее всего плохо, чем хорошо? Я за нее боюсь. Она слишком ранимая для таких, как Дубцов, и мне все это не нравится.
Если он ее обидит, я… Я что-нибудь придумаю. Такое, что он меня на всю жизнь запомнит.
– Тебе юбки нужно носить всегда, – бормочет подруга, пока семеним вниз по улице, ориентируясь на план, который Дубцов разослал всем приглашенным в свой дом.
Мы на такое сборище попали впервые. Впервые сынок мэра устраивает тусовку не для избранных, а для всех подряд.
– Не шути так, – отвечаю я.
– Нет, ну правда… Барков язык проглотит, – зло рыкает она.
– Ань… – говорю с нажимом.
Барков – это запретная тема у нас с ней.
Только с ним я такая дурная. Это как слабое место.
– Извини…
Мои ноги настолько худые и без каких-либо плавных линий, что юбки – это просто временная необходимость. Все равно больше ничего подходящего у меня нет. Мини-юбка в красно-черную клетку, плотные колготки и высокие здоровые «военные» ботинки на толстой подошве – вот мой сегодняшний лук.
Дом Дубцова пропустить сложно.
Такое количество машин вдоль бордюра лучше любой сигнальной ракеты.
– Я не знала, что это его дом, – говорит подруга, когда останавливаемся у высокого железного забора.
– Я тоже…
Хотя часто проезжаю мимо. Огромный особняк, но из трамвая видна только крыша, поэтому присвистываю, когда охранник открывает нам калитку.
За зарешеченными окнами виден размах мероприятия. Там снуют тени и грохочет музыка.
Топчемся в дверях, не зная куда деть вещи.
Дубцов возникает из ниоткуда.
Голубоглазый жилистый брюнет, одетый в джинсы и дурковатый свитер с оленями, что судя по всему является проявлением его остроумия. На этой подошве я с ним почти одного роста, но я ему явно по барабану.
– Вечер добрый, дамы, – обращается он к нам, но в упор смотрит на Аньку.
Я никогда так не смотрю на людей. Для этого, видимо, нужно родиться в семье мэра. Анькины щеки становятся маковыми, но вместо того, чтобы смотреть в пол, она смотрит в его глаза и молчит, как заколдованная, а он возвышается над ней, как чёрная тень.
Кошмар…
Все еще хуже, чем
