— Конечно, сердишься!
Роури засмеялся, удивляясь, как легко он может отбросить все свои заботы, когда с ним Энджел.
— Хорошо, значит, так оно и есть.
— Ровно настолько, насколько ты осознаешь это!
Роури немного отстал и посмотрел, как она идет чуть впереди него. На Энджел были черный жакет и джинсы. Обыкновенные джинсы, но они так уютно облегали ее каждый раз, когда она выносила ногу вперед. Роури сглотнул и ускорил шаги.
— Ты не хочешь узнать, почему? — спросил он. Энджел взглянула на него из-под полей зеленой вельветовой шляпы, которая необыкновенно шла к ее глазам. Они вышли, чтобы купить одежду для Лоркана, но шляпа словно специально ждала ее, и Роури настоял на том, чтобы купить эту шляпу. Энджел получила огромное удовольствие, позволив это ему.
— Почему что? — спросила она, нахмурившись.
— Почему я сердился.
Вздернув носик, она повторила его слова.
— Меня это нисколько не интересует!
Роури улыбнулся и склонился над коляской, глядя на спящего Лоркана.
— Может, погуляем еще немного?
— С удовольствием. — Энджел наклонилась и поправила Лоркану голубой чепчик.
— Мы сможем купить большую коляску, когда у нас будет новый дом, — заметил он задумчиво. — И поставить ее на солнышке, как ты хотела.
В этот момент Энджел хотелось обнять его крепко-крепко, но она вовремя одумалась.
Ей нравилось, как все обстояло в данный момент. Она была довольна жизнью. Пожалуй, даже очень довольна, хотя и не старалась точно определить, чем именно.
Прошло две недели с тех пор, как они приехали в Лондон в ту холодную беззвездную ночь. Две недели, в течение которых она поняла, что любит маленького Лоркана все сильнее и сильнее с каждым днем. И еще она поняла, что очень трудно не разрешать себе такое же сильное чувство по отношению к его дяде…
Холодный ветер трепал их волосы, пока они шагали к Уимблдонскому скверу. Роури бросал взгляды на Энджел, размышляя о том, что жизнь имеет странное свойство идти совсем не так, как ты ожидал. А потом он подумал о Чаде и вздрогнул.
Как глупы и бессмысленны все рассуждения, решения оставить что-то на завтра. Ведь все знают, что завтра может так и не наступить.
Машина остановилась, пропуская их, и Энджел выкатила коляску на переход. Роури следовал за ней.
— Можно я задам тебе один вопрос? — спросил он вдруг, и Энджел отвернулась, понимая, что за этим последует.
Сжав ручку коляски, она ответила:
— Задавай.
Для человека, который всю свою жизнь только и делал, что задавал вопросы, этот вопрос оказалось очень трудно выговорить.
— Энджел, мне очень непросто…
Она остановилась и посмотрела ему прямо в глаза. Ему трудно! Она каждое утро просыпалась, думая, наступил ли тот день. Каждое неясное ощущение в желудке заставляло ее думать, что цикл начался раньше. И когда оказывалось, что тревога была ложной, она испытывала безотчетную радость.
— Это непросто и для меня, Роури, — тихо сказала Энджел.
Он затаил дыхание. Как ему хотелось, чтобы никогда не было смерти Чада и того всплеска страсти — ничего, совсем ничего. Кроме Лоркана. Дети — это невероятно трудная работа, но больше он не сможет жить без этого крошечного человечка. Никогда.
Роури просто хотелось, чтобы они с Энджел встретились в какое-то другое время и он мог бы свободно целовать эти полные, как розовые бутоны, губы. Целовать без горького ноющего чувства вины и горя. Он грустно улыбнулся ей:
— Так, когда это должно быть?
— Скоро. Очень скоро.
— Прекрати, Энджел, это не ответ.
— Но если я назову точную дату, наша жизнь станет похожа на обратный отсчет, как перед стартом или перед взрывом! — Энджел постаралась улыбнуться ему. — Каждый раз, направляясь в ванную, в твоих глазах я буду читать невысказанный вопрос. Ты, пожалуй, начнешь разыскивать полупустой пакет с тампонами!
Роури громко вздохнул и рассмеялся. Она была неподражаема!
— Если бы кто-нибудь другой сказал мне это, я был бы просто шокирован!
— Я сама шокирована! — задумчиво призналась Энджел. — Я никогда не говорила никому ничего подобного.
— Так что же изменилось? — вслух подумал он. Ведь дело было не в его страстном эгоистичном желании. Он чувствовал ответственность.
Энджел слегка пожала плечами, но сердцем она знала ответ.
— Думаю, это случилось, когда умер Чад.
Ревность острой болью отозвалась в его сердце.
— Значит, ты поняла, что любила его, несмотря на все, что произошло?
Она покачала головой, и прядь черных волос выбилась из-под зеленой шляпки.
— Нет, Роури, — тихо ответила Энджел. — Как раз наоборот.
— Объясни.
Она старалась как можно тщательнее подбирать слова:
— Думаю, тогда я просто еще не знала, что такое любовь. Мне внушили с детства, что моя девственность, как особый дар, достанется человеку, который станет моим мужем. И мне было так одиноко в Лондоне! Когда появился Чад, все стало гораздо проще. Но никто не заставлял меня выходить замуж за него, это был мой выбор, — с горечью добавила Энджел. — Когда Чад сбежал, я чувствовала злобу и пустоту. О, я не сразу сдалась. Я попыталась жить независимой жизнью в Лондоне, поддерживать отношения с нашими общими друзьями, но мое сердце было не с ними. Да они никогда и не были моими друзьями. Без Чада я в их глазах не была полноценным человеком, личностью, и в какой-то степени они были правы. Чад не был хорошим кукловодом, но он исчез, не перерезав нити, которые связывали меня с ним. Тогда я уехала обратно в Ирландию, хотя и не собиралась оставаться там навсегда…
— Но все же осталась!
— Да, осталась. Потому что так было легче: боль притуплялась. Словно все свои чувства я оставила в Лондоне. И когда… когда ты сообщил мне ужасную новость, это стало как бы пробуждением. Было очень больно, но по крайней мере я почувствовала, что я-то еще жива! Я поняла, что бесплодно растрачиваю свою жизнь, и вдруг сразу повзрослела. Вот тогда-то я и решила, что никогда больше не буду обманывать себя.
Роури слушал ее и с тревогой думал, что, вероятно, ошибался, принимая Энджел за прежнюю застенчивую и робкую ирландскую девочку. Она стала прекрасной и чувственной женщиной.
Но и ответственность за нее он нес как за женщину.
— Значит, я могу разрушить твою жизнь… — с трудом выговорил он. — Если ты носишь моего ребенка.
Сердце Энджел дрогнуло от радости, когда она услышала слова «мой ребенок», произнесенные хрипловатым, словно севшим голосом.
— «Разрушить мою жизнь» — уж очень драматично это звучит, Роури!
