Она еще не вышла из-за валуна, когда он вернулся с оседланными лошадьми.
– Пора ехать, – объявил он.
– Я еще не готова.
– Если ты не появишься через тридцать секунд, я иду за тобой.
Она услышала, как зашипел костер. Наверное, он загасил его, вылив кофе. Она не успела ни поесть, ни попить. Она поспешно закончила одеваться, схватила вчерашнюю одежду и выскочила из-за валуна.
– Надеюсь, это не кофе ты вылил в костер?
– Ты не можешь пить кофе во время езды на лошади.
Тринити взял ее одежду, швырнул на одеяло и скрутил его в скатку. Виктория поняла, что больше не сможет снова ее надеть.
– Ты испортишь мою одежду, если будешь ее так комкать.
– В следующий раз позаботься одеться вовремя и сделать все сама, – сказал Тринити не останавливаясь. Он привязал скатку к седлу вьючной лошади. – Хочешь, чтобы я помог тебе сесть в седло, или заберешься на лошадь сама?
– Я еле успела одеться. Я не умывалась, не чистила зубы...
– Я никому об этом не расскажу.
Виктории очень хотелось пройтись по его физиономии ногтями, чтобы стереть с нее эту его ухмылку. Но даже зная, что он вполне это заслужил, она и так чувствовала себя виноватой при виде вспухших красных линий, пересекавших его щеку. Она никогда раньше не делала ничего подобного, и привыкнуть к этому оказалось трудно.
Одним махом Тринити вскинул ее в седло. И хотя Виктория скорее бы умерла, чем призналась в этом, ей понравилось ощущать его сильные руки на своем теле. Она вспомнила, как он обнимал ее в тот день, когда их застал Бак. Ей уже дважды это снилось. В ее снах он не оставил свои руки у нее на талии... Ей хотелось, чтобы Тринити и наяву повел себя так же.
– Не боишься, что если не свяжешь мне руки, я попытаюсь сбежать?
– Нет. Я свяжу тебе ноги.
Виктория попыталась его лягнуть и одновременно убрать ноги подальше от него. Но было поздно. Он уже накинул веревку на одну ее щиколотку и мертвой хваткой вцепился в другую.
– Тебе нравится унижать достоинство женщин? – требовательным тоном осведомилась она, не скрывая досады.
– Не знаю. До сих пор мне не приходилось арестовывать женщин. А что, унижаю твое достоинство?
– Как ты можешь задавать такой вопрос? Ты выкрал меня из моего дома, связал мне руки и ноги, взвалил на лошадь, как мешок орехов, заставил сутки ехать, не меняя одежды, отказался дать мне возможность умыться и почистить зубы, заставил спать под открытым небом...
– Ты предпочла бы в пещере?
– ...и забросил меня в седло, не дав проглотить ни куска.
– Я предупреждал, что у нас мало времени. – Он покачал головой.
– Ты бесчувственный и к себе, и к другим.
– Абсолютно, – жизнерадостно откликнулся Тринити. – Я люблю проводить весь день в седле, спать всю ночь на камнях и есть у костра. Я по меньшей мере раз в год отправляюсь по чьему-нибудь следу, чтобы не слишком разнежиться на своем ранчо.
– У тебя есть ранчо? – искренне удивилась Виктория, отвлекаясь от своих раздумий.– Видно, охота за преступниками оплачивается лучше, чем я думала.
Тринити так сильно затянул веревку на ее щиколотке, что Виктория охнула. Тогда он слегка ослабил ее, но она пообещала себе в следующий раз быть осторожнее в высказываниях.
– Я заплатил за это ранчо деньгами, которые заработал старательством в горах Колорадо. Это заняло у меня больше десяти лет.
– Я поверю в это, когда ты поверишь, что я не убивала Джеба, – объявила Виктория, очень довольная, что наконец нашла, чем его уязвить.
– Поехали, – резко оборвал ее Тринити. – Скоро рассветет.
Виктория раскачивалась в седле. Весь день она то проваливалась в забытье, то приходила в себя. Тринити безжалостно гнал их вперед, стремясь оторваться подальше от погони, в которую наверняка пустится ее дядя. Она готова была продать душу за пять минут на земле, но он игнорировал ее мольбы. Каждый раз, когда она пыталась остановить свою лошадь, он хлестал ее по крупу. Теперь она сдалась и обмякла в седле, не думая о том, где они и как далеко отъехали от ранчо «Горная долина». Она была рада, что Тринити связал ей ноги под брюхом лошади, иначе она наверняка бы выпала из седла.
Воду он давал ей по первой просьбе. Она была бесконечно благодарна ему за это, хотя пить приходилось из фляжки, вода была теплой и затхлой на вкус. Он также дал ей днем пожевать вяленого мяса.
Ее подвернувшаяся щиколотка больше не болела, но по всему телу расходилась боль от сидения.
– Когда мы остановимся? – Ей не нужно было открывать глаза, чтобы понять, что солнце садится. Она почувствовала, что воздух стал прохладнее.
– Еще пара часов, и будет достаточно.
– Достаточно было уже двенадцать часов назад, – пробормотала она. – Не понимаю, как ты можешь это выдерживать.
– Ты тоже привыкнешь.
– Не думаю, что смогу. Никогда не понимала, как Перес и остальные ковбои могут целый день перегонять скот.
– Ты это никогда не поймешь, пока тебе не понадобится выгонять злых быков из техасского кустарника, – усмехнулся Тринити.
– Ты вроде бы говорил, что занимался золотоискательством.
– Занимался, но вырос я на юге Техаса, между Нуесесом и Рио-Гранде. И каждый день помогал папе гоняться за быками.
Голова Виктории была словно набита ватой.
– Не понимаю. Ты, кажется, сказал, что заплатил за свое ранчо старательством. Разве ты его не наследовал?
Она слишком устала, чтобы заметить мрачный гнев, полыхнувший в его глазах.
– Я рос на чужих ранчо, а тем временем отец отправился в Колорадо и там разбогател. Ну, не слишком разбогател, но он добыл достаточно золота, чтобы купить собственное владение. Я не мог понять, зачем он вернулся в Техас и занялся разведением скота, хотя он много раз повторял, что ненавидит это занятие. Думаю, что просто настает день, когда каждый человек хочет вернуться домой.
– А ты хочешь когда-нибудь вернуться домой?
– У меня есть множество причин не возвращаться туда.
– Наверное, дело в женщине, – пробормотала Виктория, почти не соображая, что говорит.
– Почему ты это сказала?
Даже отупев от усталости, она ощутила, как напрягся Тринити.
– Иначе почему ты так ненавидишь женщин? – промолвила Виктория. – Как я понимаю, ты столкнулся с очень плохими. А если ты не хочешь возвращаться домой, значит, одна из них должна быть там.
– Разумное рассуждение.
– Просто здравый смысл. Мужчина очень уязвим в отношении трех женщин: его матери, первой любви и жены. Ты говорил, женат не был. Твоя мать, должно быть, умерла, когда ты был маленьким, или даже при твоем рождении. В тебе нет мягкости, ласковости, которая исходит от женщины, которая тебя родила и прощала бы тебе все. Но мужчина никогда не забывает свою первую любовь, как бы сильно потом он ни любил свою жену. Особенно если эта первая женщина причинила ему боль. И он никогда ее не прощает. Как тебе мое рассуждение?
