…Они сидели друг напротив друга за кухонным столом, разделяемые тарелкой спелой вишни и лучом солнца. Художница пыталась уловить чувства, которые осознанно посылала ей Зоя: это упражнение они проделывали каждый день. Глянцевая вишенка упала с края переполненной тарелки, а пальцы Зои коснулись руки Художницы, при этом она ощутила возбуждение ниже пояса, совершенно чёткое, беспокойно-тянущее, зовущее. Может быть, это чувство транслировала ей Зоя, а может быть… Впрочем, разбираться было некогда: кисловатая радость вишнёвого поцелуя установила в голове Художницы полную внутреннюю тишину.
***
«Ну вот, совсем другое дело!»
Большая мягкая кисть стряхнула обрезки волос с её шеи. Аура лёгкости и прохлады окружила голову, под пальцами топорщилась короткая щетина на затылке и висках, на макушке – чуть длиннее. Символическая чёлочка прикрывала лоб на четверть. На столе в ведёрке соблазнительно алела «виктория», и Художница сглотнула слюну.
«Сейчас, сейчас», – улыбнулась Зоя, подметая волосы с пола.
Столик с вышитой скатертью под навесом, вечернее золото солнца, чашка густой сметаны с сахаром, тёплый свежевыпеченный хлеб и ягоды – всё это не было плодом фантазии или сном. Быть может, в иных реальностях и существовали копии этой картины, но подлинник жил только здесь – висел на стене в кухне. А вскоре натюрморт ожил: округлые, сдобные руки Зои поставили на стол всё это объеденье. Когда Художница подолгу работала в городе, Зоя присматривала за домом и садом; вместе под ручку они по улицам не гуляли, но, когда Художница просила её остаться, она оставалась, и тогда по подушке рассыпалось солнечное руно её волос, пропитанное ароматами сада, луга и леса.
Холодная баня вместо душа, чистая, пахнущая сухими духами постель… Пока Зоя расчёсывала своё ангорское золото, сунув ноги под одеяло, Художница достала из шкафа альбом со старыми чёрно-белыми фотографиями. А вот и она – та, с которой всё началось. Перевитые цветами волосы спускались по спине ниже пояса, белое платье струилось шёлковыми складками и напоминало древнегреческое одеяние. Прекрасная дама в образе богини плодородия восседала вполоборота на высоком круглом табурете, упираясь пальцами босых ног в его перекладину и держа на коленях корзину с фруктами и цветами в изобилии – явно студийное, профессиональное фото с фигурными краями, которое невесть как попало в прабабушкин альбом. Какое отношение имела к ней эта женщина, так и осталось тайной, лишь на обороте карточки поблёкшими фиолетовыми чернилами было написано: «Nadine Ушакова, 1948 год». Чем-то она напоминала Зою – наверно, чертами лица, озорными ямочками на щеках, фигурой. Прибираясь в шкафу сразу после въезда в дом, Художница открыла альбом наугад на середине – на пустой странице, и там лежала в чарующем одиночестве эта фотография и беличья кисть с очень старой ручкой, покрытой всеми видами пятен, но с волосом в великолепной сохранности…
Утром Художница вошла в свою городскую квартиру. Дивана, на котором умерла мать, уже давно не было: гостиная после ремонта преобразилась и посветлела. Только огромная старая ива всё так же колыхалась за окном…
А вот и они: «Вечер на озере» – картина-вход, «Липовая аллея» – выход. За первым погружением кончиков пальцев последовало и полное: Художница просто шагнула в «зазеркалье» – в надвигавшуюся на неё картину, которая на глазах увеличилась до размера двери. Но одна картина – это билет в один конец, нужен был и обратный. Им стала «Аллея».
Что-то ей удалось изменить, что-то – нет… Это была игра с множеством неизвестных, исход предугадать не мог никто. Она хотела спасти двух близких людей – маму и Журавлёнка. Мать всё же уплыла от неё на нарисованной лодке в вечность, а Дашка… Художница с грустной нежностью улыбнулась. Дашку получилось вытащить с того света, а сердечные страдания – штука не вечная. В душе сияла непоколебимая уверенность в том, что всё будет хорошо.
Зоя… В той реальности она была моложе, будто родилась на десять лет позже и получила другую судьбу. Забавно: хоть старшая Зоя никогда не увлекалась танцем живота, и это отличало её от молодой, но выбор профессии – сестринское дело там и клиническая психология здесь – отражал её желание помогать людям, которое никуда не делось.
А самой главной загадкой была, конечно, Надин. Кто она? Когда родилась? Кем работала в этой жизни? Кого любила? Только чёрно-белое фото сорок восьмого года запечатлело её здешний облик. Казалось, будто она, каким-то образом сместив рождение Зои на десять лет вперёд, заняла в закартинной реальности её место…
Хоть входила Художница в картину с мыслями только о двоих, но непредсказуемо появился третий близкий человек – сестрёнка. Или, быть может, в этой реальности что-то тоже сместилось, и сестры уже не было? В груди вдруг всколыхнулся крик: а ведь картину-то она всё-таки написала. Посмертный портрет!
Дрожащие пальцы вдавливали клавиши, набирая в строке поиска по сайту «Вконтакте» имя Арины… Споткнулись, но потом допечатали фамилию Художницы – Еремеева: отец у них был один, а значит, и фамилия тоже – если, конечно, тот её не сменил.
И вот она, Арина Еремеева, пятнадцати лет, с глазами оленёнка и шапочкой русых волос. Отец – Константин Сергеевич Еремеев, мать – Кристина Владимировна Завадская-Еремеева. И неважно, что в этой реальности между ними было полторы тысячи километров: главное, что на странице стоял статус «онлайн»!
Сквозь пелену слёз Художница перебирала фотографии в её альбомах. Нигде не было инвалидного кресла, везде сестрёнка стояла на своих ногах, а иногда даже бегала, танцевала и ползала.
– Ангелёнок… – Пальцы Художницы коснулись экрана.
И тут внутреннее молчаливое «ах», как электрический разряд, отбросило её на спинку кресла: ей показалось, что она увидела фотографию портрета, написанного по заказу Кристины. Тот же поворот головы, то же платье, то же пёстрое разноцветье вокруг и солнечный нимб на волосах… И только одна маленькая деталь давала понять, что это – всё же реальное, живое фото: улыбка. На портрете, написанном Художницей, Арина не улыбалась.
Дрожащие пальцы ласкали открытую спину в вырезе платья, пытались смахнуть прядку волос, брошенную ветром на бровь… А потом набрали личное сообщение.
‛Привет, Ангелок:) Скорее всего, ты не знаешь меня, но это неважно. Я просто рада, что ты здесь’.
Уже отправив его, Художница встревожилась: может, стоило написать как-то иначе? Ещё испугается, примет за маньяка… Но уже через минуту пришёл ответ:
