— Да, проще простого, но только не с таким партнером, — Эдди кивком указала на Эмму. — В жизни не слышала ничего глупее. — Она встала было со своего диванчика, но, так как комната была слишком мала, чтобы по ней расхаживать, снова села, после чего обратилась к Эмме: — Послушай, ну что ты знаешь о том, как грабят банки? Может быть, ты полагаешь, что это так же просто, как получить денежный перевод? Ты, вроде того, входишь в зал и говоришь: «Будьте так добры, отдайте нам ваши денежки», — так, что ли?
— Вообще-то грабить будет Нед, — быстро сказала Эмма. — Я просто поеду вместе с ним, чтобы отвлекать от него внимание. Я притворюсь его сестрой. Никому и в голову не придет, что грабитель может подкатить к банку в сопровождении своей сестры. Во всяком случае, Нед говорит, что опасности нет никакой. — Прежде чем Эдди успела хоть что-то сказать, Эмма добавила: — Я иду на это вполне сознательно. Судя по всему, я и так окончательно сбилась с пути истинного, и если согрешу еще немного, то это вряд ли будет уже иметь какое-либо значение. Я это к тому, что тебе нет смысла заботиться о моей душе.
— А я и не забочусь.
Нед резким движением поставил свой стакан на стол, расплескав вокруг виски. Он даже его не пригубил.
— Мы с Эммой все уже обдумали. Если нас спросят, скажем, что мы — фермеры, приехавшие в город за покупками. Если же нам покажется, что дело может не выгореть, то мы спокойно выйдем из дверей банка и уедем домой.
— Предупреждаю, что я не одобряю этой затеи, — сказала Эдди. — Вас схватят!
— Мы будем вести себя осторожно. Со мной уж точно все будет в порядке, поскольку я даже не стану вылезать из фургона, — сказала Эмма, а затем добавила с металлом в голосе, какового Эдди прежде в ее тоне не замечала: — Мне кажется, что уж если я на что-то решилась, то в состоянии довести дело до конца.
— Вопрос только в том, каков будет этот конец. Меня мало волнует, поймают тебя или нет. Я за Неда беспокоюсь.
Прежде чем Эмма успела ответить, Уэлкам возопила:
— Нет! Господь, наш пастырь, этого не допустит!
Все трое разом повернулись и с удивлением на нее посмотрели.
— Не шуми, очень тебя прошу, — сказал Нед. — Все это не имеет к тебе никакого отношения.
— Нет, имеет! — ответила Уэлкам, нервно перебирая темными ручищами оборки на своем белом фартуке. — Если вас поймают, как, спрашивается, я получу причитающиеся мне двести пятьдесят долларов?
— Нас не поймают. Ни меня, ни Неда, — негромко сказала ей Эмма.
Уэлкам выступила из тени, чтобы ее было лучше видно, и покачала головой.
— Ваши планы — это дьявольское наваждение. Если вас схватят, то и до мисс Эдди доберутся, и до меня.
— Что же ты такого натворила, коли опасаешься привлечь внимание властей? — спросил Нед.
Уэлкам смотрела на Неда немигающим взглядом, пока он не отвел глаза. Потом сказала:
— Я только один раз по-настоящему согрешила — когда была танцовщицей. — Уэлкам всмотрелась в лица находившихся в комнате женщин, словно пытаясь им внушить, что эту тему развивать не стоит. Но никто и не собирался ее расспрашивать.
— Я по крайней мере не привлеку к себе внимания властей, — тихо произнесла Эмма. — Дома я играла в любительском театре и полагаю, у меня есть актерские способности. Конечно, выдающейся актрисой меня не назовешь, но какой-никакой талант у меня имеется. — Она опустила глаза и посмотрела на свои руки. — Меня, то есть, я хотела сказать, нас — не поймают. Я вам обещаю.
— Ха, она нам обещает! — воскликнула Эдди. — Да как ты можешь это обещать? Я готова голову прозакладывать, что ты в жизни ничего противозаконного не совершила.
Эмма ничего ей на это не ответила, но по ее губам скользнула чуть заметная улыбка.
— Готовы ли вы рискнуть всем на свете, чтобы… — начала было замогильным голосом вещать Уэлкам, но Эмма ее перебила.
— Я ничем не рискую, — сказала она, посылая Уэлкам взгляд, значение которого Эдди не сумела расшифровать.
Некоторое время все четверо сидели в полном молчании. В наступившей тишине Эдди услышала, как ссорятся на втором этаже мисс Тилли и мисс Белли, и машинально отметила про себя, что не худо было бы пойти и выяснить, в чем причина этой ссоры, и попытаться ее остановить. Временами мисс Тилли овладевали приступы злобы, и она, вступая в перебранку с мисс Белли, могла надавать ей тумаков. Наверху упало что-то тяжелое, и Эдди с беспокойством воззрилась на потолок. Потом опустила глаза и вздохнула. Ее дело было для нее важнее всего, и подчас она думала о нем в самый, казалось бы, неподходящий момент.
— Полагаю, обсуждать больше нечего. Мы с Эммой выезжаем завтра на рассвете.
— То есть как это — «нечего»? — спросила Эдди, мигом выбросив из головы ссору двух своих пансионерок. — Напротив, здесь все нужно обдумать досконально, до мелочей. Кроме того, нет никакого смысла выезжать так рано.
— Да устал я уже обдумывать, — раздраженно сказал Нед.
— Мы хотим вернуться к тому времени, когда придет письмо от Джона, — добавила Эмма. — Я не собираюсь никого обременять своим присутствием хотя бы часом дольше, чем это необходимо.
Прежде чем Эдди успела ей ответить, наверху снова что-то рухнуло. Эдди повернулась к Уэлкам.
— Поднимись к девицам и отшлепай их как следует по задницам.
Служанка оправила свою длинную юбку и разгладила обеими руками фартук на животе.
— Бросьте эту затею, — сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь. — Если не бросите, я вам уши отрежу.
Эдди посмотрела на Неда и Эмму.
— Ничего хорошего из этого не выйдет. Уж поверьте.
— А я, напротив, чувствую, что нам будет сопутствовать удача, — сказал ей Нед.
— Ну а я — нет, — сказала Эдди, думая в эту минуту о том, что более неудачливой женщины, чем она, свет еще не видывал.
Нед никогда не уставал любоваться восходом солнца над прерией. Когда он в детстве, убежав из дома, впервые попал на Запад, он сразу и навсегда был покорен величественной красотой этого незабываемого зрелища. Когда чернота ночи уступала место серому цвету утра и небо прорезали первые золотистые лучи, вслед за которыми горизонт окрашивался в ярчайшие пурпурные и алые тона, его сердце начинало сладко ныть от восторга. Когда же из-за горизонта появлялось и зависало в небе похожее на гигантские золотые часы солнце, у него перехватывало горло, а на глаза наворачивались слезы. Если он ехал по прерии ночью, то обыкновенно старался дождаться рассвета и лишь после этого заваливался на боковую. Даже останавливаясь в «Чили-Квин», он и то, бывало, поднимался до петухов, чтобы полюбоваться рассветом, и возвращался в постель, когда небо приобретало привычный голубоватый оттенок застиранной джинсовой рубашки. Как-то раз он даже позволил себе разбудить Эдди, чтобы и она полюбовалась на эту красоту, но его подруга пробормотала, что никакие на свете рассветы не стоят хотя бы двух минут ее драгоценного сна, и перевернулась на другой бок. Зато она видела великое множество закатов, которые ей нравились куда больше. Но только не Неду. Закат был предвестником сумерек и темноты, которых он терпеть не мог; восход же, напротив, знаменовал для него начало нового радостного светлого дня, согретого огромным щедрым солнцем. Этот золотой диск, поднимающийся над прерией, разгоняющий тьму и окрашивающий пожухлую бурую траву под золото, с детских лет стал для Неда символом безграничной свободы, о которой ему на ферме отца на Миссисипи не приходилось и мечтать.
