Следующие четыре дня вся труппа работала почти без перерыва. Деля свое время между отелем «Микеланджело», где их расходы оплачивались из неизвестного фонда, финансировавшего все предприятие, и внушительным, в стиле «барокко», театром, в котором ставилась их опера, они почти не видели города. Но Канди, по крайней мере, не чувствовала желания заняться осмотром достопримечательностей, а все остальные, по-видимому, были хорошо знакомы с Флоренцией с самого детства.
Утром в Martedi Grasso — итальянское название Скоромного вторника — Канди, проснувшись, обнаружила, что дождь, устойчиво льющийся с самого утра ее отъезда из Рима, наконец прекратился и город купается в сиянии золотых солнечных лучей зари. В поле зрения не было ни облачка, и когда, поддавшись порыву, она распахнула окно спальни и посмотрела вниз на искрящуюся улицу, ее неожиданно встретил плывущий в воздухе аромат невидимой мимозы. Сделав глубокий вздох, Канди закрыла глаза, и, казалось, напряжение, усталость и уныние, с которыми она жила день за днем, неделя за неделей, слегка отступили.
Но это ощущение покоя продолжалось недолго, и к тому времени, когда девушка, поспешно позавтракав в своей комнате, спустилась в гостиную труппы, чтобы встретиться там с Лоренцо Галлео, она была так же напряжена, как хорошо натянутая струна скрипки. Итальянец, слегка прищурив глаза, внимательно посмотрел на нее и, подойдя поприветствовать, взял обе ее руки в свои.
— Кандида… — Он улыбнулся ей. — Дитя мое, ты должна расслабиться.
Она беспомощно улыбнулась:
— Я знаю, но не могу.
— Сядь. — Канди повиновалась, и маэстро, наблюдая за ней, слегка нахмурил брови. — Знаешь, это совершенно естественно, что ты сейчас так напряжена и нервничаешь. И также естественно, что, вынужденная работать так усердно, чтобы подготовиться к представлению за столь короткое время, устала. Но, по-моему, ты больше, чем устала, больше, чем нервничаешь, и больше, чем напряжена. — Он засмеялся тихо и покачал головой. — Я почти готов вызвать врача и спросить его, достаточно ли ты здорова, чтобы двигаться дальше?
— О, но это смешно… я в полном порядке. Я прекрасно себя чувствую!
Мгновение он пристально смотрел на нее, затем почти незаметно пожал плечами:
— Benissimo [30]! А теперь, что бы ты хотела сделать сегодня?
— Сделать? Ну, я думала репетировать…
— Только не сегодня. Ты слишком усердно работала, без отдыха, без жалоб. Ты достаточно потрудилась. Не думаю, что еще одна репетиция поможет твоему сегодняшнему выступлению.
— Смею надеяться.
— Ты, конечно, помнишь, что я тебе говорил о необходимости упорной работы?
— Я никогда не забывала об этом.
— Это я понял. — Лоренцо вновь улыбнулся широкой отеческой улыбкой. — Но если бы я знал, что ты окажешься настолько хорошей ученицей, я также сказал бы тебе, что можно работать как много, так и мало. Хорошо быть отличной певицей, — добавил он, поддразнивая ее, — но, если у тебя не осталось сил для пения, ничем уже не поможешь.
— У меня достаточно сил, синьор. Для пения.
— Хорошо, хорошо, это хорошо. — Он поколебался, чувствуя странную неуверенность в себе. — Я говорил тебе также, что ты должна раствориться в своей музыке. Но, знаешь, на самом деле я не предполагал, что ты растворишься так полностью. Когда ты пришла ко мне, каждый мог видеть, как ты несчастна. Затем мне показалось, что ты стала более счастливой, и вот теперь ты несчастна опять.
Канди отвернулась от него и выглянула в окно на солнечное утро.
— Я всего лишь немного нервничаю, — пояснила она. — К вечеру я буду в полном порядке.
Лоренцо Галлео вздохнул и решил, что ничего не добьется, продолжая зондировать почву. Он встал.
— Хорошо. Что скажешь о небольшой прогулке под солнышком?
Канди покачала головой:
— Нет, мне не хочется… О, извините. Иногда я бываю невыносимой, но… я предпочла бы заняться чем-то.
— Тогда одно условие — чем бы ты ни занималась, это не должно быть слишком утомительным! И больше никакой работы, пока сегодня вечером не поднимется занавес. Ты меня поняла?
— Я чувствую себя гораздо лучше, когда работаю, — начала умолять она. — Я становлюсь не такой… не такой раздраженной.
— Я знаю, знаю.
Сев рядом с ней, Лоренцо Галлео с беспокойством, которое пытался скрыть, посмотрел на нее. Когда эта девушка пришла к нему три месяца назад сырой и совершенно необученной, он посчитал важным объяснить ей, как объяснял всем своим ученикам, что дорога вперед будет отнюдь не легкой. Тяжелая работа и самоотречение от всего обязательны, если она хочет добиться хоть малейшего успеха. Но на самом деле он не ожидал, что Канди воспримет его слова настолько серьезно. Она работала так, как никогда прежде не работал никто из его учеников, и, осознавая ценность ее таланта, Галлео был рад ее целеустремленности, однако вскоре начал опасаться, как бы она не переусердствовала. Канди Уэллс была натурой впечатлительной, эмоциональной и физически хрупкой. А в подобных случаях излишнее самопожертвование может быть гораздо опаснее, чем его нехватка.
— Ты помнишь, Кандида, — спросил он ее теперь, — что я сказал тебе, когда ты впервые пришла ко мне?
— Да, синьор. Каждое слово.
— Сегодня ты имеешь право быть невыносимой. Возможно… возможно, ты просто хочешь побыть одна?
— О, пожалуйста! — Она с благодарностью взглянула на него.
— Тогда я тебя оставлю. Но… — Он остановился. — Кандида, есть одна вещь, о которой я хочу тебя спросить.
— Да, синьор?
— Ты счастлива, что сегодня выступаешь на сцене? Или считаешь, что тебя слишком поторопили… что все произошло слишком быстро и ты не готова появиться на публике?
— А что думаете вы? — тихо спросила она.
— Я знаю, что ты полностью готова, но хочу быть уверен, что ты не делаешь этого против своей воли.
— Это не против моей воли. Я хочу двигаться вперед и хочу добиться успеха. — И что-то внутри нее добавило: «Потому что в моей жизни больше ничего нет».
Канди провела остаток дня, пытаясь отдохнуть. По молчаливому, казалось, согласию все оставили ее в покое, и она большую часть времени просидела в своей комнате читая, — единственное занятие, дающее ей возможность расслабиться. День тянулся медленно, и постепенно девушка начала волноваться, досадуя на себя и зная, что душевного равновесия ее лишают не только мысли о предстоящем выступлении. Она не просто желала, чтобы Микеле был с ней, она чувствовала себя такой же потерянной, как и одинокая корабельная шлюпка посреди Тихого океана.
Джон Райленд еще дважды пытался ей дозвониться, но Канди без колебаний вешала трубку, и он, видимо, признал безнадежными дальнейшие попытки. Один раз Джон даже появился на ресепшене и спрашивал о ней, но она решительно отказалась с ним встретиться, и теперь, вопреки всему, надеялась, что он все понял. Ей было совершенно безразлично, возобновит ли Джон свой страстный интерес к красавице Анне или удалится в монастырь, сама идея поговорить с ним вызывала у нее тошноту. Теперь Канди понимала, что ее чувства к нему были детскими, вызванными отчаянным желанием к кому-то прильнуть. Неожиданно и со всей ясностью она увидела в нем все, что было наименее привлекательным: малодушие, эгоизм, тщеславие и высокое самомнение. Но если бы Канди его действительно любила, если бы между ними возникла та магическая, таинственная связь, не поддающаяся объяснениям, никакие недостатки, свойственные человеческим характерам, не имели бы значения. Канди не любила его и теперь была рада, что так удачно избежала несчастья, которое вполне могло ее постичь. Ведь она могла выйти за него замуж!
