Ехала она быстро. Адольф рядом сжался в комочек и крепко-накрепко вцепился в ручку на дверце машины. Специалист по языку тела, случайно заглянувший в «ауди», мог бы обнаружить в салоне великолепный пример замаскированной вражды.
Молодая женщина припарковалась у туристического автобуса с табличкой «Мон-Сен-Мишель». В ресторане, как она и предчувствовала, человек тридцать пенсионеров в плотно надвинутых на головы панамках вкушали яйца, фаршированные желтками. Нашу парочку усадили чуть в стороне от группы, лицом к камину, откуда тянуло вкусным дымком: на гриле жарились антрекоты. Ариана отдала карту вин Адольфу — пусть выберет сам. Тот принялся изучать ассортимент через приспущенные очки, приговаривая: «Думаю, вам не свойственно выпивать посреди дня, сейчас гляну, что тут есть полегче…» Ариана развеяла заблуждения спутника, сообщив, что способна «пить, как мужчина», особенно сегодня. Она сочла делом чести отказаться от минералки, предложенной ее правой рукой, и заказала, как и он, бифштекс. С кровью. И с жареной картошкой. И под густым беарнским соусом — с маслом и яйцами. Во время еды они говорили о текущих проблемах ЖЕЛУТУ, старательно избегая обсуждения «дела Фланвара». Надолго застряли на новых европейских директивах по поводу телескопических стрел длиной от двенадцати до двадцати метров для автомотрис-вездеходов, потом слегка прошлись по бетономешалкам на триста пятьдесят литров, которые, бог знает почему, неохотно берут в аренду… Не пришло ли время изъять их из каталога? Раз или два Ариана пыталась увести собеседника на территорию, так сказать, более личную. «А что вы поделывали до встречи с Юго?» — спросила она застенчиво. Но ей и одного взгляда оказалось достаточно, чтобы забыть о своем вопросе. За десертом (она, по примеру Никара, заказала профитроли) Ариана поняла: хватит тянуть резину.
— Адольф, после разговора с вами я вызвала к себе Фланвара!
В эту минуту компания туристов, направлявшихся в Мон-Сен-Мишель, решила, что стоит уже перейти от материи к духу, и вот один, два, десять, а скоро и двадцать пронзительных голосов заорали нестройно: «Я принес моей ма-а-а-амочке ро- о-о-озы!..»
Ариана невозмутимо продолжала:
— Когда я выслушала его версию событий, у меня появилась идея…
— Простите, что вы сказали? Тут ничего не слышно!
Похмельные старики певцы повторили припев каноном. Не хватало только Жака Мартена[34] в качестве дирижера, а то бы можно было подумать, что вернулись самые беспросветные времена воскресных дневных передач на «Антенн-2» 70-х годов.
— Адольф, я считаю, что Фланвар ни в чем не виноват, и я дала ему новый шанс…
— Как вы это себе представляете?
В песне весьма непосредственно рассказывалось о ребенке, который пришел навестить в больнице умирающую мать. Гримаса, возникшая на лице Никара, тоже напоминала предсмертную.
— Ему нравится быть разведчиком? — все так же невозмутимо отвечала Ариана. — Ну и отлично, воспользуемся этим в интересах дела. Я поручила ему провести экспертную оценку деятельности наших конкурентов.
Далее песня с глубоким прискорбием, как написали бы в некрологе, извещала о том, что красивая мамочка малыша с белыми розами скончалась. Почила в бозе, что ж поделаешь… Группа туристов, сильно разогретых парами кальвадоса, уже потянулась к выходу, намереваясь погрузиться в автобус, когда в воцарившейся тишине прозвучал громовой голос Адольфа Никара:
— Я думаю, что тут вы переходите все границы.
Два часа. Их перебранка продолжалась два часа! Пенсионеры, должно быть, как раз завидели вдали силуэт монастыря на Мон-Сен-Мишель, когда Дриана и Никар попросили принести счет. Никар припомнил все. И оскорбления, нанесенные ему Арианой, и ее полное непонимание законов предпринимательства, и ее легкомыслие: «Предложить продвижение по службе предателю! Вы поступаете вопреки здравому смыслу!» Но все это еще куда ни шло, прозвучал упрек и в более серьезном грехе — невероятном презрении, которое ощущает Никар с тех пор, как Юго объявил о своем уходе, — без всякого объяснения. Он больше не может работать в такой обстановке. Он хочет уйти.
Молодая женщина дала ему выговориться до конца, потом попыталась опровергнуть все выдвинутые им обвинения, одно за другим, и заключила:
— Вот мое мнение. Но я отлично понимаю ваше желание уйти. С людьми бывает — чем больше они видятся, тем больше друг другу нравятся, а у нас все наоборот. И с этим ничего не поделаешь. Вы хотите покинуть ЖЕЛУТУ? Я согласна. Но я не хочу, чтобы вы ушли в отставку прямо сейчас. И прошу об одном, только об одном: дайте мне время до осени, поверьте в меня на этот срок. Если к сентябрю вы все еще будете настроены на отставку, вы ее получите, причем с очень большим выходным пособием, обещаю. Уж это вы точно заслужили.
Она не заплакала, она не говорила ни как грозная властительница, ни как маленькая девочка, растерянная оттого, что разбила мамину любимую вазу, она говорила как нормальный мужик.
— По рукам! — согласился Адольф Никар.
Ох, как это грустно — дождь в майские выходные… Это грустно всегда, но особенно — если на весь дом раздается душераздирающее пение Амалии Родригес[35]. Гонсальво теперь проводит у Марсиаков по двенадцать часов в сутки, и из его заляпанного штукатуркой стереоплеера несется все время одно и то же: фаду за фаду, фаду за фаду. Песни безутешной печали. Штукатур почти не разговаривает, зато с утра до ночи заунывно насвистывает — все те же фадос, а Навес тенью бродит за ним. Странное дело, собака вдруг воспылала любовью к Гонсальво. Когда Ариана с Юго только-только махнулись жизнями, пес, казалось, потерял душевное равновесие: он стал рычать, видя, как хозяйка входит в дом, но что еще более удивительно — отныне он словно бы совсем не интересовался хозяином, даже вражды к нему не выказывал. И Юго теперь с ностальгией вспоминал времена, когда таксопудель точно знал, кто в доме мальчик для битья, кто козел отпущения…
Спрятаться от фадос во дворе было нельзя, да и негде, садик превратился в сплошную грязную лужу с островками кирпичей и бетона. Марсиаки укрылись у себя в спальне, настроение было паршивее некуда. Накануне они узнали, что агентство по найму прислуги не может предложить ни единой кандидатки, готовой трудиться за стол и кров. Ариана была дико этим огорчена: придется третий месяц подряд обращаться к матери за помощью. Юго тоже хандрил, но по другой причине: с тех пор как Лиз бывала у них каждый день и взяла за обыкновение видеть в нем сына, ее любезность, услужливость, всегдашняя бодрость и живость, даже ровное настроение — всё действовало ему на нервы.
