– В последний день моего отдыха на Зелене, когда мы обедали в «Славонии», – продолжил Джон, – я наблюдал, как ты с ним танцевала… ты смотрела на него так, как никогда не смотрела на меня.
– Нет, Джон, нет! – воскликнула Дженни, побледнев. – Глен Харни ужасный, вероломный… я его презираю…
– И все же ты реагировала на него так, как никогда не реагировала на меня!
– Почему ты в этом так уверен? – слегка покраснев, спросила Дженни.
Джон пожал плечами:
– Вы в тот вечер танцевали вместе так, будто находились одни в пустыне. Для вас не существовало никого из танцующих… в том числе и нас с Клэр. И о чем бы вы ни говорили, этот разговор, похоже, для вас обоих был очень важен.
– Потому что я обвиняла его в том, что он обманом завоевал папину дружбу, под ложным предлогом стал вхож в наш дом, – поспешно объяснила Дженни. – А он, вполне естественно, горячо защищался. Должна сказать, довольно неубедительно.
(«Как мне заставить вас поверить, что я никогда не говорил о вас с моими ребятами так, как вы себе это представляете? Как я мог пасть так низко, испытывая к вам столь сильные чувства?»)
Ей не следовало запоминать этот разговор, но в глубине души она знала, что никогда его не забудет.
– Уж не знаю, убедил он тебя в своей честности или нет, но ты любила Харни, – с горечью произнес Джон.
– Любила, – повторила Дженни. – Вот именно любила. В прошлом.
Джон покачал головой.
– Ты безнадежно честна, бедняжка Дженни, тебя выдает твое лицо. Не только в тот вечер, но много раз мне становились ясны твои, как тебе казалось, потаенные мысли. Перспектива замужества никогда не была для тебя реальной. – Он вздохнул и пожал плечами. – Нам пора посмотреть в лицо фактам: наша помолвка оказалась неудачной. Она вовсе не обещала нам долгого счастья.
– Значит, ты меня отвергаешь, – произнесла Дженни, и ее окатило волной облегчения. Наконец они были полностью честны друг с другом!
– Полагаю, мы отвергаем друг друга. Боюсь, я бы не сумел сделать тебя счастливой. Вот так! У нас ничего бы не получилось, поэтому лучше обо всем забыть.
«Если бы я любила тебя, у нас бы все получилось», виновато подумала Дженни. Но вслух она произнесла?!
– Ах, Джон, это так ужасно! Что же нам делать? – Ей было невыносимо смотреть на бедного, уязвленного Джона.
– В квартире буду жить я. – Он заставил себя улыбнуться. – В конце концов, я уже большой мальчик! – Он нежно взял ее за руку. – Да не огорчайся ты так, дорогая! Я это переживу и найду свое тихое счастье. И несомненно, когда-нибудь я найду женщину, которая станет мне хорошей женой и будет жить в моей квартире.
На глаза Дженни навернулись слезы.
Пережить следующие несколько дней оказалось не так легко. Но хотя, разорвав помолвку, Дженни испытывала неприятное чувство неловкости, ей вдруг стало значительно легче. Она свободна! С легким сердцем и столь же легкой походкой гуляла она по набережной, глядя на ряды лодок, пришвартованных у берега. Грязная старая Темза, разлившаяся после затяжного дождя, сверкала и плясала, а холодный солнечный свет наполнял ее блеском.
Конечно, случались и неприятные моменты. В «Таймс» появилось сообщение о расторжении помолвки: «Бракосочетание, назначенное на… и т.д. и т.п. не состоится». А леди Дейвенгем дала интервью, в котором говорила о случившемся одновременно и с упреком, и с сочувствием, понимая решение милой Дженни, но жалея, что планам на столь блестящее будущее не суждено сбыться. Лучше бы она не была такой хорошей, внутренне бунтовала Дженни. И Джон такой же, как она: добрый, терпеливый, понимающий. Может быть, поэтому она и не влюбилась в него? Может быть, она далеко не такая «милая», если ее привлекают мужчины с червоточинкой?
Глен Харни!
Она не должна думать о нем! Ведь ничто никогда не заставит ее поверить в его честность. Если он умолял ее в тот вечер в «Славонии», то причиной этого было, скорее всего, мужское тщеславие, не позволявшее ему смириться с ее гневным пренебрежением. И это пренебрежение никуда не исчезло. Разрыв с Джоном ничего не изменил. Болезненный, глупый эпизод с Гленом Харни не имел никакого отношения к Джону. Надо забыть о нем и жить дальше!
В первые дни после расторжения помолвки она не знала, чем заняться. Ее окружала пустота. Почва уходила из-под ног, хотя в некотором смысле она ощущала не боль, а облегчение и неловкость. По-настоящему болезненной была пустота, оставшаяся после смерти отца.
– Ты должна чем-нибудь заняться, – советовала ей мать. – Почему бы не попытаться получить степень в области общественных наук?
Но Дженни признавалась, что не создана для научной карьеры и общественные науки ее не привлекают.
Карла Роумейн отнеслась к разорванной помолвке дочери философски и снова погрузилась в работу над новым романом. Каждый день она на четыре часа запиралась в своем кабинете, а Дженни бесцельно блуждала по дому, время от времени помогая миссис Трейси вытирать пыль или расставлять цветы.
Полотно отца, как и положено, привезли в Англию и передали в Национальную галерею, но пока не подобрали для нее подходящего места. Миссис Роумейн выступила по телевидению и выразила мнение, что показ телевизионного фильма о картине Роумейна должен пройти одновременно с ее первым представлением публике.
Тем временем картину посмотрели художественные критики, и в прессе появились льстивые статьи, превозносившие покойного гения, великодушно подарившего нации свое последнее и, безусловно, величайшее произведение… Проходил день за днем, а ей все больше не хватало отца, и она так хотела чем-нибудь заняться, следуя совету матери. Но чем?
Однажды она решила навести порядок в мастерской отца. До сих пор у нее не хватало духа тронуть его вещи. Казалось, пока они лежат на своих местах, он находится где-то рядом. Но теперь, когда она разбирала этот хаос, сортировала тюбики с красками, кисти в банках, сваленные в груды полотна, у нее возникало чувство, будто отец стал ей ближе, чем когда-либо, и радуется тому, что она делает. Сентиментальная фантазия, конечно, но она утешала Дженни, и в конце концов девушка поймала себя на том, что беспорядочно выдавливает краски на палитру. Взяв кисть, Дженни принялась экспериментировать, нанося краски на подготовленное большое полотно, стоящее на мольберте перед слуховым окном, в которое проникал свет северного солнца.
Несколько часов пролетели как одно мгновение… время перестало существовать. Когда Дженни, в конце концов, выбилась из сил, она отошла назад и посмотрела на результат своих усилий. Увидев любительскую, но вполне интересную работу, она ощутила желание продолжать.
После этого она работала каждый день, отнюдь не теша себя тем, что унаследовала талант отца. Просто она обнаружила в себе потребность писать картины и получала от этого удовлетворение.
