Отцы-неудачники — больная тема для меня.
Своего я убил не за то, что он от меня отрекся — о, он мной владел, точно. Настолько, что он бил меня каждый раз, когда я произносил неправильное слово или вел себя неправильно
Я иду прямо к Берлингтон-Смиту, и глаза мужчины расширяются от ужаса с каждым моим шагом. Мне нравится, как стекает кровь с его лица, когда мое плечо касается его плеча, и я чувствую, как его тело напрягается рядом с моим. Я продолжаю двигаться медленно, не оглядываясь назад. Это была угроза. Я хотел, чтобы он заткнулся, и он это сделал.
Никому нет дела до Прескотт Берлингтон-Смита.
Но это скоро изменится.
Как только я возвращаюсь домой, я выпрыгиваю из машины и направляюсь в подвал, даже не приняв душ, натягивая маску Гая Фокса, которую Ирв принес из подвала, и поправляя ее на лице, спускаясь по лестнице.
У меня никогда не было девушки. До тюрьмы у меня был секс. Добыча звонки. Связи на одну ночь в машинах, туалетных кабинках и национальных гребаных парках морозными ночами. Но я не знаю, как пресмыкаться. Раньше в этом не было необходимости, и единственная причина, по которой мне это нужно сейчас, это то, что я хочу сменить команду.
В конце концов, я переключатель.
Я нахожу Горошек, пытающуюся снести доски на окнах, ее движения вялые и в то же время отчаянные. Кровь стекает по ее рукам, без сомнения, из разбитых пальцев без ногтей. Ее голова оборачивается на звук скрипучей двери, и тогда я замечаю, что ее глаза превратились в опухшие щелочки. Сомневаюсь, что она их вообще видит.
— Перестань, Кантри Клаб. У тебя ничего не получится.
Она физически вздрагивает от моих слов.
Эта девушка выйдет отсюда живой и здоровой, через открытую дверь. Она даст мне денег на побег, а я дам ей жизнь, к которой можно вернуться.
Горошек смотрит на меня так, будто я только что убил всю ее семью, кусая губы, чтобы сдержать то, что она на самом деле хочет мне сказать.
— Почему ты здесь?
— Потому что это, наверное, мое место.
— Это? — Голос у нее хриплый.
— Ты сумасшедшая, нерассчитанная и смертельная для меня. — Я делаю шаг в ее сторону. — Так что да. Быть рядом с тобой — это именно то, где я должен быть.
ПРЕСКОТТ
Шах и мат, Годфри. Твои часы начинают тикать прямо сейчас.
Меня должно насторожить, что я больше взволнована перспективой убийства Годфри и Себа, чем возвращением к собственной жизни. Но правда в том, что за последние несколько лет жизнь стала такой рутиной, что мне потребуется много времени, чтобы снова обрести к ней страсть.
Он стоит передо мной в маске, и, к моему ужасу, мои пальцы ног сгибаются на мокром полу.
Даже сквозь маску его подбородок сильный и высокий. Есть что-то невероятно гордое в этом сломленном человеке. Пальцы Нейта касаются стены, когда он, как хищник, шагает в моем направлении.
— Я облажался. Ты доверилась мне, рассказала, что они с тобой сделали, а я пошел и сделал то же самое, будучи пьяным, возбужденным и мудаком, — признает он, его тон спокоен. — Но я хочу, чтобы ты знала одну вещь. Я убийца, я убийца, я мудак, но я справедлив. В ту минуту, когда ты рассказала мне свою историю, ты уже была свободна. Эти стены, — он стучит по бетону, — они ничего не значат. До сегодняшнего дня я думал, что позволю тебе уйти, а потом пойду заниматься своими делами. Но потом меня кое-что осенило, — говорит он и приближается, заставляя мою челюсть отвисать в предвкушении. — Я еще ни хрена не закончил с тобой, Горошек, и если это зависит от меня? Я также не закончил трахать тебя.
Я обнимаю свое тело, пытаясь защитить себя от чего-то, что уже укоренилось глубоко внутри меня, чтобы стряхнуть надвигающееся бедствие, которое движется ко мне. Он сотрясает во мне что-то, что не готово к движению. Не сейчас и уж точно не он. — Нейт. — Его имя в моих устах звучит как предупреждение. На каком-то уровне это так. Он останавливается, его маска все еще предлагает эту дикую, недобрую улыбку. — Я пока не хочу, чтобы мы расставались. Я хочу, чтобы мы перевернули песочные часы. Чтобы посеять хаос. Чтобы начать кровавую баню.
Он останавливается рядом со мной. Его рука падает на бедро, и он поднимает подол рубашки, потираю свои шесть килограммов.
— Прескотт?
— Да?
— Я меняю команду.
Мои колени превращаются в желе, когда мое тело начинает дрожать от выпущенного напряжения.
Он меняет команду.
Он освобождает меня.
Боже, он поможет мне склеить воедино осколки моей разбитой души.
Все слезы, которые я сдерживала от него, пролились, мое лицо было влажным и счастливым, а мое сердце было таким, чрезвычайно полным. Я плакса. Я плакала, когда меня резали бумагой, когда это время месяца и когда умерла мать Бэмби. Единственная причина, по которой я еще не плакала перед Нейтом, это то, что я не позволяю своим врагам увидеть, как я сломаюсь.
Но он не враг. Уже нет.
— Не пожалеешь, — говорю я, качая головой, пытаясь взять под контроль свои эмоции. Он должен видеть меня сильной. — Вместе мы свергнем его империю.
Нейт не отвечает, но его глаза за маской голодны. До меня доходит, что я вот-вот увижу его лицо, и что-то тревожное шевельнется во мне. Дело не в том, что я не хочу его видеть. Я хочу. Я умираю от желания увидеть мужчину, с которым у меня был секс, который вот-вот вернет мне жизнь, который был центром моего мира последние несколько недель.
Но я не готова.
Он стал фантазией; пузырь, который я не хочу лопать. Перо надежды, которое щекочет меня, но не трогает так, как я жажду. В ту минуту, когда он снимет маску, тайна будет раскрыта, и реальность вступит в силу. Реальность, к которой я не совсем готова, несмотря на то, что я так долго к ней стремилась.
Реальность, которая состоит из того, что людей убивают, из нас убегают, пытаются выжить, заглядывают через плечо, каждую секунду каждого дня.
Жизнь начинается здесь.
Он стирает пространство между нами длинным шагом, его пресс упирается мне в грудь. У меня перехватывает дыхание и покалывает позвоночник. Это плохо. Нет, плохо забыть выключить духовку, когда уходишь из дома. Это катастрофа.
— Куда ты пойдешь после того, как все это закончится, Горошек? — Его маска касается моих губ.
— Айова, — отвечаю я. — Я хочу пойти куда-нибудь в мирное место.
— Кабо для меня, — отвечает он, упираясь большим пальцем в грудь. — Я хочу отправиться в какое-нибудь дикое место.
— Пришлешь мне открытку. — Я выдавливаю из себя слабую ухмылку, но на моих губах она кажется неправильной.
На самом деле мы не знаем, выберемся ли мы из этого живыми, и даже если выберемся, я брошу его и буду жить дальше, как только мы убьем этих ублюдков.
Мы полярные противоположности. Он покой ищет красок, а я буря ищет безмятежности. И где-то между моим хаосом и его покоем мы нашли друг друга. Еще более безумно — мы хотим спасти друг друга.
— Горошек. — Он трет мой подбородок большим пальцем, глядя на мои губы горящими глазами. — Я буду вести твою войну, пока выигрываю свою, но ты должна быть честна со мной. Когда я взял тебя, как животное, в ночь вечеринки. . Это напомнило тебе о них?
— Это было по-другому, — отвечаю я. — Напряженно, да. Дико. Но это напомнило мне, что я все еще могу наслаждаться ощущением другого тела рядом с моим. Я не думала, что смогу больше.
Его челюсти напрягаются, и он смотрит на свои ладони, когда говорит.
— Я хотел бы быть человеком, который снова напомнит тебе об этом, — говорит он, его обычно резкий тон звучит мягче. Может быть, это просто то, что я хочу услышать. — Я буду тем, кем ты хочешь, чтобы я был. Дикий, нежный, хороший, плохой, грубый. Твой выбор.
Я сглатываю и смотрю на его грудь, моргая от смущения. — Я бы тоже этого хотела.
— А сейчас ты этого, случайно, не хочешь? — рычит он, его лоб падает на мой. — Инк уехал из города. Какое-то семейное дерьмо. Мне нужно быть внутри тебя.
