Он уже не мог контролировать свои чувства к ней. И это его безумно пугало.
Чем скорее он окажется вдали от нее, тем лучше.
– Что ты собираешься делать, когда мой дядя нас догонит? – поинтересовалась Виктория, закончив еду. Она все еще не сдвинулась с того места, на которое он ее посадил.
– Может быть, мы окажемся в Техасе раньше, чем это произойдет. Я назначен на должность шерифом Спрагом, так что нападать на меня будет противозаконно.
– Спасать меня из тюрьмы тоже было противозаконно. Ты думаешь, сейчас, из-за тебя, он станет колебаться?
– Нет.
– Что ты собираешься делать?
– Воевать.
– Знаю. Меня интересует, намереваешься ли ты его убить?
– Я не хочу никого убивать. Моя единственная цель – доставить тебя назад в Бандеру. Если я смогу сделать это без единого выстрела, тем лучше.
– А если не сможешь?
– Тогда буду драться.
– И попытаешься убить дядю Гранта?
– Сначала я попытаюсь отогнать их выстрелами. Затем буду стрелять, чтобы ранить. Только в конце я буду стрелять, чтобы убить. Может быть, в твоих глазах я презренный охотник за вознаграждением, но я не убийца.
– Ты ожидаешь, что такая убийца, как я, оценит эту разницу?
– Твой дядя может привести с собой хоть всех ковбоев Аризоны, но я все равно доставлю тебя в Техас.
– А тебе не приходило в голову, что убитым можешь оказаться ты?
– Я знал об этом еще до начала этой миссии.
– Неужели так важно доставить меня обратно?
– Не именно тебя. В каком-то смысле ты вообще не имеешь значения. Но с другой стороны, в другом смысле ты представляешь всех людей, совершивших преступление и избежавших наказания. Поэтому я возвращаю этих людей правосудию. Поэтому я возвращаю назад тебя.
– Наверное, она ранила тебя очень глубоко, если ты ненавидишь так долго и так яростно.
– Я никого не ненавижу долго и яростно, – рявкнул Тринити. – И уж наверняка не делаю это из-за какой-то женщины. Некоторые из нас глубоко верят в принципы, по которым мы живем. Когда какие-то люди нарушают эти принципы, мы ощущаем потребность предать их правосудию. Не каждый человек это может делать. Я могу и делаю.
Он не мог рассказать ей о своей неприязни к выполняемой миссии или о сомнениях, которые никак не мог отбросить. Первому она не поверит, а вторым попытается воспользоваться.
– Никто не делает это год за годом, отказываясь от нормальной жизни, если его не гонит какое-то сильное чувство, и причиной тому обычно женщина.
– Даже если ты права, это не твое дело, – вздохнул Тринити. – Лучше поспи. Завтра тебе опять предстоит долгий день в седле.
– Ты никогда не избавишься от своей навязчивой потребности делать то, что не хочешь, пока не сделаешь с ней что-нибудь, – покачала головой Виктория.
– Что, по-твоему, я должен сделать?
– Поговорить об этом. Выплеснуть наружу весь гнев и ненависть, которые все эти годы жгли тебя изнутри.
– Не с кем говорить.
– Ты можешь поговорить со мной.
– Поговорить с убийцей об убийце?
– Полагаю, я могла ожидать такого ответа, – промолвила Виктория. – Забавно, но я так и не смогла привыкнуть к этому слову.
Тринити сморщился, так же задетый вырвавшимся эпитетом, как и Виктория.
Это заставило его почувствовать себя хуже поганого червяка. Она выглядела такой усталой и пришибленной. Но вместо того чтобы думать о себе, она пыталась помочь ему. А он ее обрезал.
Но он должен был это сделать. Не мог он пользоваться ее добротой и при этом везти ее на смерть. Вот еще один пример влияния Виктории на него. Он не думал так часто о Куини уже много лет.
«Нет, ты просто годами не пытался решить эту проблему. Ты просто отказывался о ней думать. Когда твои чувства начинали слишком рваться наружу, ты брался за очередную погоню-охоту. Физические тяготы, сосредоточенность на том, чтобы поймать этих людей и не быть самому убитым, – все это давало тебе возможность на несколько месяцев забыть о Куини...»
Но кого он обманывал? Виктория знала его всего несколько дней и все же раскусила его. Правда, он подбросил ей несколько намеков, но она угадала добрую половину того, что случилось когда-то. Неужели и другие люди были способны так легко читать в его душе? Он съежился при мысли о том, что провел тринадцать лет с людьми, умевшими заглянуть в его прошлое, которое он так старательно скрывал. Они, должно быть, считали его круглым дураком. Возможно, некоторые его даже жалели.
Тринити не любил, когда его считали дураком, и, безусловно, не терпел, чтобы его жалели. Он всю жизнь сам нес свои тяготы, иногда в невыносимых условиях. И гордился этим.
Он гордился этим, потому что не мог гордиться тем, что сумел доставить Куини в суд.
Значит, в этом и было дело. Он тринадцать лет пытался избавиться от проклятия Куини, даже не догадываясь о его истинной природе. А Виктория привела его к требуемому ответу за какие-то несколько дней.
Он не видел этого ответа в упор из-за собственной упрямой гордыни.
– Может, ты и права, – неохотно признал он, – но я не хочу говорить об этом. А теперь поспи.
Однако сам Тринити заснуть не мог. Он обнаружил, что снова и снова хочет, чтобы она была невиновна и он не испытывал бы эти мучительные сомнения.
Если он не возьмет себя в руки, то скоро начнет искать пути, как доказать ее невиновность.
Нет, черт побери, он не собирается это делать. Хотя преодолеть это желание будет труднее, чем подавить гнев, поселившийся в его душе из-за того, что Куини удалось остаться безнаказанной за убийство. Вот это разъедало его изнутри, как раковая опухоль.
Возможно, ему следует поговорить об этом с Викторией. Он за тринадцать лет так и не сумел разобраться в этой истории с Куини.
Но нет, это было бы все равно что признать себя неправым. А он убежден в собственной правоте.
* * *
Виктория так устала. Все ее тело болело, но физическое изнеможение не мешало испытывать возбуждение от прикосновений Тринити.
Она была почти без сознания, когда он начал массировать ее тело. Она никогда не позволила бы ему дотронуться до себя. Впрочем, она сомневалась, что он предложил бы это, если бы она бодрствовала. А теперь она не могла забыть ощущение его рук на своих ногах, плечах и спине.
Когда Джеб к ней прикасался или наваливался на нее пьяным в постели, не сознавая, что делает, она не чувствовала ничего, кроме отвращения.
С Тринити все было по-другому. Последний час или около того перед тем, как они добрались до лагеря, она всеми чувствами отзывалась на его телесную близость.
Она хотела, чтобы он снова трогал ее, но поклялась себе держать его на расстоянии.
