– Романо, я люблю тебя. – Клэр затихла. Он по-прежнему сжимал ей руки, а она смотрела на него глазами, полными слез. – Я не вынесу этого.
– Послушай меня. – Он с такой же, как у нее, мукой в глазах потряс ей руки. – В один прекрасный день ты встретишь кого-нибудь. Ты молода, вся жизнь у тебя впереди. – Она хотела возразить, но он не дал; – Нет, послушай меня, Клэр. Ты в самом деле встретишь того, кого полюбишь. Выйдешь замуж, будешь жить как положено. Я не хотел, чтобы... чтобы ты уехала с мыслью, что виновата ты. Не хотел, чтобы слова, сказанные когда-то этим мерзавцем Джефом, мучили тебя. Ты красавица. Ты потрясающе красива. Я и не знал, что женщина может быть так хороша и душой и телом.
– Но для тебя я все же нехороша, – произнесла Клэр в отчаянии, не в силах остановить слезы.
– Ты покорила мое сердце, Клэр. Навсегда. Я больше никого не полюблю. И никогда не женюсь.
Она вырвалась из его рук – так резко, что он покачнулся.
– Ты думаешь, эти твои слова помогут? Нет, не помогут, – почти шипела она. – Мне не нужно одно твое сердце, ты мне нужен весь – из плоти и крови, живой. Ты мне нужен каждый день. Я хочу видеть тебя утром, проснувшись, хочу быть с тобой ночью, любить тебя, кормить, смеяться вместе с тобой, иметь... иметь от тебя детей... – Она не могла больше говорить, ее душили слезы.
– Прощай, Клэр. – Голос его был хриплым, когда он повернулся, чтобы уйти. Клэр замерла от страха. Неужели действительно уйдет? Что делать? Как его остановить? Боже, подскажи мне слова, которые он поймет...
– Романо! – Отчаяние сжало ей сердце так сильно, что было трудно дышать. Она стояла и смотрела, как он уходит из ее жизни.
Клэр стояла у окна. Ей не верилось, что на дворе июль: дождь лил как из ведра. Уже три недели день за днем дождь, резкий ветер, а главное, холод. Пришлось даже достать шерстяные свитеры.
Она отвернулась от окна и обвела взглядом спальню, серую и неприветливую в свете раннего утра. Собственно, погода не очень-то мне досаждает, подумала она, просто сердце у меня ноет, все кажется таким безрадостным... Глаза ее наполнились слезами, и она заморгала, а потом смахнула слезы со щек ладонью. Подошла к платяному шкафу, достала плотные леггинсы, свободный шерстяной свитер ярко-красного цвета, в противовес настроению, и стала одеваться.
Она позволяла себе плакать только по ночам, потому что днем нужно было жить дальше, как это ни трудно. Это решение она приняла сразу по приезде домой – после того как выплакалась на пышной груди матери, пока отец силой удерживал ее братьев, стремившихся на первом же самолете лететь в Италию, чтобы проучить Романо. Наплакавшись вдоволь, Клэр решила, что хотя бы ради семьи стоит делать вид, что она успокоилась.
Давалось это ей нелегко, но Клэр держалась. Обрести силы, несомненно, помог более чем щедрый банковский чек от Донато и Грейс, который она нашла в своей сумке. Значит, сказала себе Клэр, она не будет лихорадочно искать работу, а займется тем, чем давно хотела: поработает на общественных началах в доме для детей-инвалидов. Такой приют для умственно и физически отсталых детей располагался на окраине городка в графстве Кент, где она жила.
Клэр позвонила подруге, как только нашла чек; она протестовала против такой большой суммы. И вообще она помогала справиться с близнецами из любви к своим друзьям, а не за деньги... Но Грейс расстроилась, и тогда Клэр капитулировала. А когда рассказала, чем займется, имея эти деньги, подруга пришла в восторг...
Одевшись, завязав волосы хвостом на макушке и не тратя времени на макияж, Клэр вышла из дома, успев тем не менее проверить, не осталось ли следов слез на лице: у детей, с которыми она работает, свои горести и совсем не легкая жизнь, к ним надо приходить веселой и приветливой, что бы ни творилось у нее на душе. Впрочем, общаясь с ними, каждый раз поражаясь стойкости своих воспитанников, она забывала на какое-то время про собственные проблемы.
День выдался суматошным, но Клэр была этому даже рада. Все время требовалось что-то решать, и она отвлекалась от мрачных мыслей. В этом детдоме почти всегда было так. И вечерами, покидая здание из красного кирпича, Клэр едва держалась на ногах.
Вот и сегодня она шла, чуть ли не шатаясь, по мощенной булыжником дороге, с обеих сторон простирались зеленые лужайки. Несмотря на усталость, она, по обыкновению, отправилась домой пешком, благо ее жилье было в пятнадцати минутах ходьбы. Клэр ценила возможность обрести здесь умиротворение, так необходимое ей для общения с семьей вечером. Только уйдя в свою комнату, она могла предаться горю и рыдать хоть всю ночь напролет.
Шагая по дороге, Клэр не позволила себе думать о неприятностях; пусть самой большой из них будет погода. Однако погода изменилась: вместо дождя и ветра, досаждавших ей утром, наступила тишина и теплынь. Солнце как-то застенчиво выглядывало из-за туч, а в воздухе пахло дровами, которыми топят в этой части Англии.
Какое удовольствие – после трех недель проливного дождя... Клэр остановилась, закрыла глаза и несколько секунд стояла, запрокинув голову и вдыхая душистый воздух. На лицо ей падал сноп света, пробивавшийся сквозь ветви большого дуба справа от нее. Миг настоящего покоя...
– Простите, как называется это место?
Она и не заметила, что в конце улицы, на приличном расстоянии, стоит большой автомобиль. Он двинулся к ней, как только она вышла из детского дома. Услышав низкий голос с сильным акцентом, Клэр повернула голову и увидела темноволосого смуглого мужчину, задававшего ей вопрос из окна автомобиля. Смертельно побледнев, она смотрела на него секунду-другую, не в силах двинуться с места. А потом побежала, не оглядываясь, прочь. Бежала так, словно за ней гнались убийцы.
Она слышала, что он звал ее, но не останавливалась. И прекратила бег лишь тогда, когда рядом с ней завизжали тормоза, а потом рука железной хваткой сжала ее локоть. Мужчина развернул ее, чтобы смотреть ей прямо в лицо.
– Клэр? – Теперь его голос был полон боли. Она смотрела не отрываясь, в это дорогое лицо, которое уже не чаяла увидеть вновь. И внезапно потеряла всякую власть над собой.
– Как ты смеешь? Как ты посмел? – вскричала она, разрыдавшись, и принялась колотить по его мускулистой груди кулаками. Она плакала в голос, не зная толком, против чего протестует. Может, ее вывела из равновесия пустота, в которой она жила все эти недели, сознание того, что она потеряла Романо навек и никогда теперь не выйдет замуж, не будет иметь детей... не обретет свою половину... А может, ее разозлил его спокойный, даже небрежный тон, словно кошмар, в котором она пребывала все эти дни, совершенно его не коснулся. Независимо от причины с ней случилась истерика, и он это понял.
