– Барон Риггс! – окликнул он погромче, чтобы перекричать гомон толпы. – Я могу с вами поговорить?
Дородный мужчина обернул к майору румяное лицо, сердито глядя на него.
– Вы кто такой?
– Майор восьмого гусарского полка Энтони Вайклифф, сэр. Мы можем поговорить?
Выражение лица барона слегка смягчилось, но вовсе не настолько, чтобы обнадежить Энтони.
– С вас нужно спрашивать за этот погром? – строго спросил он.
– Да, сэр, это моя вина.
Он собирался сказать больше, но его прервали крики из толпы:
– Нет, не его!
– Виновата девушка, та леди!
– Там она, сидит как на приеме!
Энтони поднял руку, пытаясь добиться тишины. Наконец крики утихли, и он смог высказать свое предложение.
– Я хочу обсудить вопрос о возмещении убытков! – выкрикнул он.
Его заявление возымело ожидаемый результат. Владельцы подались вперед, но барон тут же пресек их порыв, в его глаза загорелся огонек алчности.
– Дайте пройти, джентльмены, расступитесь. Этот человек – гусар, с ним шутки плохи. Дайте пройти.
Хотя и неохотно, но рассерженная публика расступилась, давая возможность барону выйти вперед. Энтони шагнул ему навстречу, и вокруг них образовалось немного свободного пространства для переговоров, а окружившая их толпа с нетерпением за ними наблюдала.
– Итак… – пророкотал барон, но майор его тут же перебил:
– Сэр, боюсь, я виноват перед вами в том, что только что солгал вам. По правде говоря, не я выпустил петухов из клеток.
Барон отпрянул, собираясь громко возмутиться. Этому человеку явно доставляло удовольствие быть в центре внимания, но Энтони не позволил ему заговорить. Он сунул судье в ладонь монету.
В действительности, сэр, весь переполох устроила добрая молодая леди благородного происхождения. Леди София Ратберн, дочь почившего графа Таллиса.
Он со спокойной совестью огласил имя Софии. По крайней мере, с дюжину человек видели, как она открывала клетки. В конце концов ее имя все равно бы всплыло. Спустя мгновение барон подтвердил предположения майора.
– Да-да, я опознал обвиняемую.
– В таком случае я не сомневаюсь: вы понимаете, что необходимо соблюдать осторожность.
Он вложил еще одну монету в руку судьи.
– Но вы же не думаете, что я просто спишу все на случай, – возразил тот, пряча в карман обе монеты. – Совершено преступление! Нарушен общественный порядок!
Его голос снова излишне повысился.
– Конечно, конечно, – согласился Энтони. – Однако же нельзя просто взять и привлечь благородную даму к суду. И уж тем более не в обычном питейном заведении.
В мясистом кулаке барона утонула еще одна монета.
– Может быть, здесь найдется более подходящее место? Что-либо более соответствующее ее общественному положению?
Барон нахмурил лоб, и на его сморщенном лице явно читалось смущение.
– Полагаю, моя гостиная для этого достаточно вместительна…
– Прекрасно! – просиял майор, сунув еще несколько монет в карман барона. – Но так ли уж необходимо привлекать ее к ответственности?
Судья окинул многозначительным взглядом окружающую их толпу, и на его лице в первый раз отразилась неподдельная неуступчивость.
– Не вижу возможности этого избежать, – ответил он вполголоса.
– Я тоже, – искренне согласился с ним Энтони.
– Однако, – продолжил барон, красноречиво раскрыв ладонь, – мы оба знаем, что в тюрьме ей не место.
Энтони крепко сжимал свой кошелек.
– Как раз наоборот, я бы хотел, чтобы она гуда попала.
– Что? – ахнул барон, и его жирные щеки затряслись от возмущения. – Я не могу упечь в тюрьму дочь графа!
Энтони глубоко вздохнул. Действительно, то, что он намеревался сделать, у него самого вызывало отторжение по многим причинам. Но у него не было иного выбора. Чем быстрее София выйдет за него замуж, тем лучше будет всем, кто вовлечен в эту историю, и особенно ей самой. По правде говоря, это был единственный способ сохранить ее репутацию.
– Хорошо, – неспешно начал Энтони, глядя на судью. – Не нужно бросать ее именно в тюрьму. Но, возможно, вы могли бы продержать ее под замком одну ночь. В вашем доме.
Барон уставился на майора, потрясенно выпучив глаза.
– Но зачем? Почему?
– Потому что я взял на себя ответственность за это происшествие. Я, разумеется, должен буду провести эту ночь под замком вместе с ней.
Судье понадобилось не более секунды, чтобы понять, чего хочет Энтони.
– Но вы же обесчестите ее!
Энтони осклабился.
– Если она утром выйдет за меня замуж, то нет.
Он сунул в ладонь барона весь свой кошелек.
– Вы, безусловно, понимаете, что, в некоторых случаях ухаживание требует особенно действенных способов.
Судья устремил взгляд на свою ладонь, и Энтони испугал не захотел ли он от него слишком многого. Одно дело – закрыть глаза на несколько дохлых птиц, но он требовал от него помощи в лишении чести дочери графа, а это уже совсем другой раз говор.
Судья поднял на майора подавленный взгляд.
– Полагаю, в таком случае, вы хотели бы, чтобы это было предано широчайшей огласке.
Энтони снова захлестнули сомнения. Может ли он подвергнуть Софию такому унижению? Но один взгляд на толпу рассеял его чувство вины. Софии придется пострадать в любом случае. Инцидент стал достоянием общественности, ее имя у всех на устах. Ни он, ни барон ничего не смогут изменить.
– С оглаской или нет, – сказал он наконец, – но ущерб ее репутации уже нанесен.
– Я не могу приговорить ее к заточению в спальне, – сказал судья. – Это было бы слишком похоже на прием гостей.
Затем он улыбнулся, и кошелек Энтони исчез в его и без того уже отяжелевшем кармане.
– У меня в винном погребе есть убежище для священника [3].
Энтони кивнул.
– Тогда я передаю это дело в ваши надежные руки.
– Вы уверены, что с вами все в порядке? – тревожно спросил майор. – София, вы хоть понимаете, что могло случиться? Боже мой, вы хоть понимаете, что теперь случится?
София ничего не ответила. У нее вообще было такое ощущение, что все ее тело заковано в ледяной панцирь, и от этого ей трудно было даже думать, не то что отвечать. Кроме того, она слишком устала от всего произошедшего, чтобы еще спорить. К сожалению, это было только начало их неприятностей.
Затолкав в фургон, их бесцеремонно повезли к жилищу местного мирового судьи, коим был барон Риггс, который также присутствовал при побоище. Напротив нее в фургоне сидел местный констебль, суровый старик, на чьем морщинистом лице навсегда застыло хмурое выражение. Вслед за повозкой шли все те, кто был на петушиных боях. Все вместе, и богатые, и бедные, потянулись к резиденции барона для суда над нею.
