Мак зло зацепил полные вилы опилок и швырнул их в тачку. Каждый взмах давался ему с трудом, он старался не терять равновесия, перенеся тяжесть тела на здоровую ногу и почти не касаясь земли ногой в гипсе. Пыль от опилок забивалась глубоко под гипс и вызывала зуд в тех местах, до которых он не мог достать рукой.
Он оперся на вилы, чтобы немного передохнуть, глубоко вдыхая насыщенный едкими парами воздух, а по его спине струйками стекал пот, также вызывая зуд и раздражение. Он давно не чистил стойла, а тем более в гипсе. Черт бы побрал этих ребят!
Но к его гневу и разочарованию примешивалось новое тревожное чувство: он становится зависимым от своих сыновей и с годами ему все больше и больше будет нужна их помощь. Они были ему нужны. И эта мысль приносила ему еще большее беспокойство, потому что он предвидел их детский бунт. Он с отчаянием в душе сознавал, что вчерашний вечер только положил начало проблемам, с которыми ему как отцу предстояло столкнуться. Отцу-одиночке.
Мак отошел от тачки. Не могло быть и речи о том. чтобы сдвинуть ее с места, нагруженную до отказа. Но одному из детей придется это сделать позднее. Он выпрямился. Уже час прошел после завтрака, а он еще не сделал и половины работы в конюшне. Он снова выругался, раскидывая свежие опилки по грязному полу с прочным покрытием, впервые за все время после травмы осознав, насколько ему мешает гипс.
Он старался не думать о Саре и о том, как сильно они все стали зависеть от нее. За такое короткое время она прочно вошла в их жизнь. Как они теперь обойдутся без нее?
Как он будет коротать эти тихие летние вечера без нее, один на крыльце? Как будет наслаждаться прогулкой верхом, проверяя стада, если ее не окажется рядом и никто не попросит попридержать Джастиса, чтобы маленькая кобылка не отставала? А впрочем, какого черта ему кто-то так внезапно стал необходим? Мак отвел коня в чистое стойло и похлопал его по гладкой шее.
– Что мы будем без нее делать, а, парень? – Он тяжело опустился на тюк соломы.
Сара поставила перед матерью Либби канистру с бензином и протянула сдачу.
– Видела тебя с Маком вчера на танцах, – задумчиво сказала Эдит. – Я подумала...
– Нет, – оборвала ее резко Сара. – Я уеду в Йеллоустон сразу же, как только Мак управится с хозяйством. Знаете, мне придется составить целый список дел и передать его Маку перед отъездом. А теперь еще этот газон... Эдит, ты не представляешь, сколько хлопот мне доставил этот газон.
– Но, Сара, – прервала ее Эдит, нахмурившись, – это все проблемы Мака, не твои.
Сара подскочила, вздрогнув при этом.
– Да, верно. Конечно, это его проблемы. Я...
Пожилая женщина как-то странно взглянула на нее, затем сунула сумочку под мышку.
– Ну что ж, думаю, мне пора, а то Карл будет беспокоиться, куда я запропастилась. – Она открыла дверь и, уже шагнув за порог, сказала: – Сара! Меня мой газон тоже беспокоит. Это нормально – заботиться о ком-то, если ты сама выбрала того, о ком тебе заботиться.
Сара смотрела, как Эдит села в машину, отъехала от бензоколонки и развернулась в сторону дороги. Опять проблема выбора. Оставаться или уезжать? Ранчо или Йеллоустон? Мечты или любовь? А что, если сделать выбор бывает иногда очень трудно? – хотелось ей крикнуть вслед удаляющейся машине. Что, если хочется любить всех? Сара заставила себя вернуться к осколкам коровки, которые взяла в руки. Она достала тюбик клея и капнула немного на сломанную ножку, потом осторожно сложила вместе два кусочка и подержала немного в руке.
Она сидела неподвижно на табуретке и ждала. Ее ноги стали вдруг нетерпеливо постукивать по полу. Сара взглянула на часы, внезапно преисполнившись решимости уехать прямо сейчас. Слова прощания давно уже были сказаны. Пришло время убегать, прятаться, зализывать раны и ждать, когда наступит выздоровление. Пусть время и расстояние благополучно сотрут и Мака, и его сыновей, и ранчо из ее памяти, полной удивительных и сладостных воспоминаний, хотя и окрашенных привкусом горечи. Она старалась не обращать внимания на слабенький внутренний голос, который нашептывал, что не хватит ни времени, ни расстояния на земле, чтобы это произошло.
Сара заерзала на табуретке, с каждой секундой становясь все нетерпеливее. Ее пальцы почти онемели, пока она держала склеенные кусочки.
Соскользнув с табуретки, она постояла, переминаясь с ноги на ногу, в то время как рука ее неподвижно лежала на стойке. Она снова взглянула на часы, отчаянно сознавая, что не хочет уезжать. Подъехала машина, и у двери раздался звонок. Хватит – значит хватит. Пора. Медленно она начала разминать пальцы. Входная дверь распахнулась, и опять звякнул звонок. Сара раскрыла ладонь.
– Привет, ма!
Кусочки статуэтки выпали у нее из рук.
– Лаура! – Сара с изумлением смотрела на свою дочь, неожиданно возникшую в дверях.
– Удивлена?
– Конечно. Что ты здесь делаешь?
Лаура сдвинула большие солнечные очки высоко на лоб и посмотрела на мать своими темно-карими глазами, так похожими на глаза отца.
Лауре было двадцать четыре года, от отца она унаследовала прямой нос и светло-каштановые волосы, которые подкрашивала в более светлый цвет и которые были коротко подстрижены и завиты в мелкие кудряшки. Она была одета в хлопчатобумажные шорты, новую красную блузку и белые кожаные сандалии, сквозь ремешки которых были видны ухоженные и аккуратно покрытые лаком ногти.
– У меня выпало несколько свободных дней, и я подумала, не заехать ли к тебе и не посмотреть, что же заставило тебя задержаться на две недели и отвлечь от твоего обычного путешествия. И еще подумала, что смогу наконец разгадать, в чем тут секрет.
Она улыбнулась, но ее резкий голос насторожил Сару. Что-то здесь было не так. Когда она уезжала из Денвера, Лаура даже не захотела с ней попрощаться. И явно вела себя враждебно по отношению к ней. А сейчас ради прихоти она бы не приехала сюда.
– Никакого секрета, – осторожно ответила Сара. – Просто Уолласы нуждались в помощи, а я оказалась в нужном месте и в нужный час.
– Уолласы? Или один из Уолласов? – И дочь снова улыбнулась той улыбкой, которая выдавала напряжение.
– Ты не хочешь содовой или еще чего-нибудь? Почему бы тебе не присесть, мы могли бы поговорить. Мне нравится твоя прическа. – Сара хотела сменить тему разговора, но Лаура, казалось, не слышала ее слов.
– Что все это значит, мама?
– Я уже рассказала тебе обо всем этом прошлой ночью по телефону. – Сара старалась говорить спокойным тоном, понимая, что ее дочь была сейчас словно натянутая пружина. Неровный фарфоровый осколок, который Сара все еще сжимала в руках, стал причинять ей боль. Она поставила ножку от статуэтки на стол и начала склеивать отдельные части, покорно ожидая взрыва негодования со стороны Лауры. Ей уже приходилось видеть дочь в таком состоянии, и она знала, что нет смысла объяснять ей что-либо.
