— Мудрый защитник. — Теперь она поняла, что означает его имя.
— Я надеялся, что смогу защитить тебя.
— Ты защитил Джефа. Ты спас его, когда он тонул. Мэнди сказала, что ты просто летел по воде. Это правда?
— Можно сказать и так.
— А как ты согнул его, чтобы восстановить дыхание?
— Этому меня научила ваша медицина. Я прочитал все, что люди успели положить на бумагу за долгую историю своего существования. А знаешь, сколько знаний было утрачено этой планетой лишь потому, что они вышли из моды? Каждая культура — это настоящий кладезь премудрости. Приобретая новые знания, в медицинском понимании, принятом на Западе, люди с легкостью отказываются от старых.
— А зачем тебе было столько учиться? Вашему народу нужна помощь?
— Я учился, чтобы оказать помощь тебе.
Пока вокруг нее мерцали пастельные огни, она не испытывала страха. Но даже не чувствуя страха, она не могла забыть о том, что существуют вещи, способные испугать.
— А разве я нуждаюсь в помощи? — спросила она. — Головные боли усилятся?
— Это было бы наилучшим исходом.
— А наихудшим?
— Ты можешь умереть.
— Скоро?
— Очень скоро. — Он подошел к ней и взял ее за руку.
Она погладила его по щеке.
— В этом нет твоей вины, Алден.
— Никто не собирался принести тебе вред.
— А когда ты учился, ты научился чему-нибудь, что могло бы мне помочь?
— Мы можем тебе помочь.
Странно, но, когда он заговорил о ее возможной смерти, она совершенно не испугалась. Но теперь она испытывала облегчение.
Ей не придется оставить детей, и они не будут расти без нее. Ей не придется оставить Стефана.
Она произнесла его имя вслух еще прежде, чем решила что-либо сказать. В это мгновение она поняла, что, несмотря ни на что, не пожелала бы расстаться со Стефаном. Это явилось для нее откровением, ослепительной вспышкой истины. Это откровение было выше ее желания видеть его другим, выше надежды, что он изменится. Выше злобы.
— Он очень хороший врач, — сказал Алден. — Один из лучших в этой стране. Однажды он станет одним из лучших в мире.
— Откуда тебе об этом известно?
— Я вижу, что происходит в его сознании.
— Правда? Должна сказать, меня это не очень-то утешает.
— Я могу видеть, только когда это необходимо. Мы слишком верим в право на интимность.
— А чем ты можешь мне помочь?
— Сначала скажи мне, почему ты не хочешь оставлять детей и Стефана?
Его вопрос показался ей странным.
— А разве ты не скучаешь о своих близких, когда расстаешься с ними?
— Но я никогда с ними не расстаюсь. Они всегда со мной.
Линдсей чувствовала, что он говорит правду, но понять, что он имеет в виду, было выше человеческих возможностей.
— Моя семья в каком-то смысле тоже всегда находится рядом со мной. Воспоминания, чувства.
— Думаю, мы лишились чего-то очень важного, когда поднялись над необходимостью чувственного ощущения.
— По-моему, это так.
— Но если я помогу тебе, ты не сможешь к ним прикасаться.
Она задумалась над его словами. Теперь уже страх стал просачиваться сквозь свет, музыку и обволакивающую теплоту Алдена.
— Что ты имеешь в виду?
— Я могу понять только то, чему научился. Большинство знаний о гуманоидной форме существования, которыми мы когда-то располагали, за ненадобностью были стерты из нашей памяти. Я никогда не имел дела, да и никто из нас, с лечением человеческого тела. Если бы то, что с тобой произошло, было обыкновенным человеческим заболеванием, мы бы тебя вылечили. Мы бы нашли какие-нибудь записи, словом, что-нибудь, что помогло бы нам понять природу болезни. На этой основе мы смогли бы разработать лекарство.
— Со мной произошло что-то необычное?
— Произошло злокачественное изменение клеток твоей сосудистой системы. Похоже, что человечество еще не сталкивалось с таким заболеванием. Как видишь, это твой первый шаг, шаг, чтобы подняться над своим телом. Но поскольку ты к нему еще не готова, он может оказаться для тебя смертельным.
— Тогда как же вы можете мне помочь?
— Мы можем подготовить тебя к этой эволюции. Мы можем взять тебя с собой, научить тому, что тебе следует знать, показать тебе то, что ты должна увидеть. Ты будешь готова, и процесс этот не окажется для тебя роковым. Ты станешь такой же, как мы. Ты станешь одной из нас. Ты будешь жить с нами, работать с нами…
— Но ведь ты говорил, что вырывать кого-то из дома противоречит вашим принципам?
— Мы сами создали эту проблему. В связи с этим нам разрешено принять меры, чтобы ее устранить.
— А как же мои дети? Стефан?
— Они не могут отправиться с тобой. Подумай сама. Разве справедливо было бы отнимать их у планеты, которая в них нуждается? Они уже стали частью истории. Стефану суждено… — Он замолчал.
— Суждено что?
— Суждено способствовать эволюции вашей расы.
— Стефан может как-то повлиять на ход истории?
Он лишь улыбнулся.
— Ты больше не хочешь мне об этом рассказывать?
Он покачал головой.
— Но я не могу лететь без них!
— Конечно, мы не имеем права настаивать.
Тут Линдсей осенило.
— А могу я отправиться с вами, вылечиться, а затем вернуться? У тебя же есть тело? Могу я вновь обрести свое тело, когда вылечусь?
— К тому времени земля перестанет быть такой, какой ты ее знаешь, — мягко ответил он. — Твоя семья уже давно умрет, Линдсей. Время не остановится, пока тебя не будет.
— А ты уверен, что я должна умереть? Ты ведь сам говорил, что у тебя нет опыта в обращении с людьми. Ты уверен?
— Насколько я могу судить. Если бы для меня существовал какой-то способ постичь весь человеческий опыт, человеческую интуицию, к которой я не имею доступа, я бы ответил тебе с полной уверенностью. Но я этого сделать не могу. Я могу только рассчитывать и предполагать. Твой муж…
— Стефан? Он смог бы мне помочь, если бы разобрался в моем заболевании?
— Возможно. Но я не уверен, что ему это удастся. Он обладает сильным потоком… — Он запнулся, а затем произнес какие-то слова, похожие на его имя, состоящие из звуков, которые она не смогла разобрать. — Извини, — сказал он по-английски, — перевода нет. Это принцип, который ведет нас, учит, знакомит со всем, что мы видим. Твой муж располагает им в огромной мере, но боится его применять.
— Это любовь.
— Это самое подходящее слово в вашем языке.
Из глаз Линдсей покатились слезы.
— Боится? Но почему?
— Не знаю. Возможно, Он боится неизвестности.
— Но ведь он стремится познать все.
— Все из того, что доступно его взору, но ничего из того, что недоступно.
