Он замолчал. Эмма ждала. Почему он не уходит сейчас? Все, что могло быть сказано между ними, уже сказано. Не в силах вынести это больше, она спрыгнула на ноги и пошла по гальке вдоль кромки прибоя. Она слышала, как он шел по берегу за ней.
— Я сказал, у меня есть дело, которое я хотел закончить на Крите, — сказал он, произнося слова так тихо, что она едва могла расслышать их за плеском и шипением волн. — Я хотел поговорить с тобой. Кажется, мне повезло, что ты не уехала в город. Ты много времени проводишь с Уолтером Фередэем.
Эмма подняла подбородок. Что ему до этого?
— С Уолтером забавно.
— Я имел ввиду вот что, — сказал он, — я думаю, ты не та девушка, чтобы броситься на шею Уолтеру Фередэю. Но однажды он заявил…
Ее сердце забилось, когда она повернулась к нему. Что он говорит?
— … Что у тебя есть кто-то в жизни, кто дорог тебе, о ком ты беспокоишься. Конечно, у такой девушки как ты, должен быть такой человек! И тогда я подумал…, — он наклонился и поднял плоский морской камушек. — Может быть, я принимал желаемое за действительное в те короткие ночные часы, когда не мог заснуть. Я подумал, что если это только уловка, чтобы отбиться от Уолтера… Это могло бы быть… только могло… быть выдумкой.
Он встретил ее взгляд твердо, но в наступившей темноте было невозможно прочитать выражение его глаз.
— Это не было выдумкой, — сказала она мягко. С бьющимся сердцем она начала медленно осознавать, что ее безумные надежды могут стать правдой.
— Я понимаю. Конечно. Я должен был знать… Я действительно знал! Вот почему я уехал. Но потом мне пришлось вернуться. Я должен был спросить. Я должен был убедиться! — и он пошел прочь. Его плечи под легкой летней рубашкой опустились, как будто внезапно он устал. И тут он выпрямился и запустил камень, который держал в руке, далеко в море.
— Становится прохладно, — сказал он. — Пора уходить.
Он повернулся и зашагал по берегу, потом остановился у старого рожкового дерева. — Сегодня ночью нет луны.
— Она взойдет позже. Зато есть звезды, — она пошла за ним по берегу. — Что ты имел в виду, когда говорил, что принял желаемое за действительное, размышляя ночью?
Эмма ощутила, как он застыл словно вкопанный, когда они оказались лицом друг к другу.
Ник сказал:
— Если те слова — не выдумка, какое это имеет значение?
Ей нечего было ему ответить. Она молчала, и он сжал ее руки.
— Зачем ты мучаешь меня, Эмма! Я люблю тебя, неужели ты не видишь? Я влюбился в тебя почти сразу, когда увидел, как ты самоотверженно опекаешь эту вздорную старуху. Я полюбил тебя, потому что ты такая прекрасная, прямолинейная, с тобой так хорошо поговорить. Я полюбил тебя, потому что ты так искренне вступалась за Джонни и была так добра к нему. Я хотел тебя, а вынужден был наблюдать, как ты проводишь время с Уолтером Фередэем. Но какое у меня было право сказать тебе все это? С испорченным ребенком, о котором надо заботиться, с грузом семейных проблем, которых я не в силах вынести. Какое право я имел просить тебя о любви? Какое право имел думать о будущем с тобой?
Едва в силах поверить, что это не сон, она прошептала:
— Почему ты все время говоришь о правах?
— Потому что права — ничто там, где замешана любовь. — Его руки сжали ее ладони.
— Я хотел верить, что у меня есть шанс. Я хотел надеяться. Но почему-то мы все время шли наперекор друг другу… И с Алтеей. И с Джонни. Я начал думать, что даже не нравлюсь тебе. Я злился на себя, на тебя, на судьбу. Я забрал Джонни из дому раньше времени, потому что думал, если уеду от тебя, то смогу выбросить тебя из головы. Но я понял, как только мы приехали в Афины, что это бесполезно. Скажи, этот человек, который тебе так дорог…
— О, Ник! — Эмма поднялась на цыпочки и прикоснулась к ямочке на его подбородке. — Неужели ты не можешь догадаться, кто это?
Он уставился на нее, его глаза мерцали в темноте. И тогда она почувствовала в его объятиях, медленно сжимавшихся сильнее, то, как он понял, что она имеет ввиду. Она прижалась к его щеке. Его губы нашли ее губы сначала нежно, вкрадчиво, потом все настойчивее. Эмма не смогла бы сказать, как долго они простояли так. Она слышала, как ветер шелестел листвой дерева и завораживающе двигались волны.
Потом его объятия ослабли, и он провел рукой по ее волосам.
— Моя Эмма, — пробормотал он. — Неужели это правда? Ты, в самом деле говоришь это? Ты любишь меня?
— Я никогда не была влюблена раньше, — прошептала она. — Я думала, со мной этого уже никогда не произойдет. А потом это случилось, как гром среди ясного неба. Это твои старые греческие боги, Купидон и его компания выпускают стрелы!
— Добрый старый Купидон! — Он снова притянул ее к себе, целуя ее щеки, глаза, нос. — Выходи за меня замуж, Эмма.
— А что скажет Джонни?
— Джонни любит тебя. Ты знаешь это.
— И я люблю его.
— Тогда все устроено, — сказал Ник. — А после того, как мы поженимся, мы вернемся на Крит и устроим такой праздник, о котором будут говорить годами.
— С отдельным специальным тостом в честь леди Частерис Браун, — счастливо засмеялась Эмма. — Если бы не она, я не оказалась бы в нужном месте для стрелы Купидона!
