Не знаю, что могло бы за этим последовать, если бы меня не вызвала из комнаты старшая сиделка Шортер.
— Будьте внимательны, Kapp, — предупредила она меня. — В таких ситуациях очень легко сказать больше, чем нужно. Если вы действительно беспокоитесь за доктора Коллендера, как и большинство из нас, то, чем меньше вы будете распространяться о его личной жизни, тем лучше.
Я пристыженно кивнула, понимая, что она права. Лучше бы я вырвала себе язык, чем ввязалась в эту склоку.
На следующее утро я была занята в стерилизационной комнате, когда мистер Хорас Мэйхью пришел в палату с ежедневным обходом. Я думала, что сопровождать его будет Тони Маллен. Но вместо него по коридору шел Дэвид Коллендер.
Его лицо было бледным и напряженным. Я услышала, как старшая сестра обращается к нему с особой мягкостью, и поблагодарила ее про себя. Не требовалось особого воображения, чтобы представить множество любопытных глаз, ожидающих его в палате.
Ко мне подбежала Дашфорд:
— Доктор Коллендер здесь. Ты видела его? Он выглядит ужасно.
— А чего ты еще ожидала? — резко ответила я, почти радуясь возможности выместить на ней терзавшее меня раздражение.
— Я не знаю, как он будет работать в таком состоянии, — продолжала она. — И кроме того, все это шушуканье в палате вокруг него…
— Хороший врач всегда ставит своих пациентов на первое место, — холодно сказала я.
Мистер Хорас Мэйхью и доктор Коллендер провели много времени около женщины с острой гипертонией. Ее состояние было крайне неудовлетворительным, и было решено применить хирургическое вмешательство. При этом были необходимы две операции — на пояснице и центральном нервном узле, с интервалом в две недели. В таких случаях послеоперационное состояние бывает болезненным, так как в центральном нервном узле сконцентрированы все нервные окончания позвоночника.
Я услышала, что мистер Мэйхью распорядился сделать рентген. Это было необходимо, чтобы выяснить, не произошло ли повреждения плевры при операции, что могло привести к излишнему скоплению жидкости. Доктор Коллендер казался абсолютно спокойным, обсуждая этот случай и делая свои замечания. Его личные страдания никоим образом не должны были отразиться на его работе. У него хватало запаса сил, чтобы противостоять сложившейся ситуации.
В этот вечер в медсестринском корпусе меня позвали к телефону. Я взяла трубку и услышала голос Дэвида:
— Дженни? Мне нужно тебя видеть. Нет, не спорь. Давай посидим где-нибудь…
— Но, Дэвид… — заикнулась было я.
— Пожалуйста!
В его тоне была такая настойчивость, что я перестала спорить.
Полчаса спустя я ждала его в вечерних сумерках у перекрестка дороги на Райминстер и основного шоссе. Его машина появилась точно в назначенное время. Он открыл мне дверцу, и я села рядом с ним.
Он взял мою руку и сжал ее. Это было все, но этого мне было достаточно.
Я знала, что именно во мне он ищет свое последнее утешение.
Когда мы расположились за столом бара в тихой гостинице у дороги в Шеффилд, он наконец произнес:
— Спасибо, что пришла, Дженни. Я надеялся, что ты придешь, но я знаю, у меня не было права к тебе обращаться.
Теперь, когда я хорошенько его разглядела, я была поражена происшедшей в нем переменой. Он выглядел так, словно не ел несколько дней.
— Я пришла, потому что сама хотела этого, — сказала я. — Я только подумала… Я считаю, что это не пойдет тебе на пользу сейчас, если тебя увидят с девушкой.
Он кивнул:
— Ко мне в больницу приходили репортеры из газеты. Я послал их всех к черту. Знаю, я был недопустимо груб с ними, ведь они всего лишь выполняют свою работу. Но меня все это и так уже достало.
Он осушил свой стакан и посмотрел на мой, который был едва пригублен.
— Хочешь еще?
— Нет, спасибо, не сейчас. Как… как Моника?
— Она все еще в реанимации. Мэйхью сильно беспокоится на ее счет. Есть опасения, что она не выживет. — Он сжал губы.
— Но это же ужасно! — У меня перехватило дыхание. — Если она умрет и они решат, что это было самоубийство…
— Это будет конец моей карьере. Я это знаю, — сказал он и мрачно продолжил: — Это трагедия, что чувства Моники зашли так далеко. Я больше не держу на нее зла. Но доктор не имеет права допустить подобного скандала, и, разумеется, этим дело не закончится.
— Ты имеешь в виду…
— Я имею в виду одного искусного газетчика, который, несомненно, раскопает мое прошлое, и на поверхность всплывет та старая история. После этого у меня не останется надежды получить место в какой-нибудь другой клинике.
— Этого не должно произойти, — сказала я. — Судьба не может быть так жестока.
— Хотел бы я быть настолько же уверен в этом.
Он направился к стойке бара за очередной порцией шерри. Вернувшись, он сказал мне, что виделся с Моникой в палате.
— Она, конечно, не может разговаривать, но мне показалось, что она хотела мне что-то сказать. Она повредила себе грудную клетку. Дела обстоят очень неважно, хотя им удалось остановить внутреннее кровотечение.
— Значит, ты не можешь ничего сделать — только ждать?
— Да, но это-то и есть самое трудное.
Мы немного помолчали. Вдруг он сказал:
— Дженни, я так много хочу тебе сказать. Но сейчас я не имею на это права.
Ты понимаешь, о чем я?
Мое сердце забилось так сильно, что я чуть не потеряла сознание.
— Да, понимаю, — ответила я.
— Но могу сказать тебе одно, — произнес он твердо. — Между мной и Моникой ничего не было, что бы она ни говорила. Она достаточно часто пыталась соблазнить меня, и я не претендую на то, что способен противостоять искушению лучше, чем любой другой мужчина. Но так случилось, что мой гнев и обида на нее послужили надежной защитой для моей морали. Я просто хочу, чтобы ты знала, что морально я свободен, каким бы запутанным ни стало мое положение в дальнейшем.
— Я понимаю, — сказала я.
Он взял мою руку и пожал ее, не говоря ни слова. Все изменилось за это короткое мгновение. Теперь я знала, что он меня любит.
Вскоре после этого мы ушли из бара. На улице начал накрапывать дождь. Его мелкие капли серебрились в свете фонарей. Когда мы доехали до перекрестка, припустил настоящий ливень. Я попросила Дэвида остановить машину и высадить меня здесь, как мы условились заранее.
Но он запротестовал:
— Ты не можешь идти под таким дождем! Ты промокнешь до нитки. Пусть мы рискуем тем, что нас увидят, но я довезу тебя до ворот. Вряд ли там может быть много народу.
Но получилось так, что, когда я вылезала из машины, кто-то поздоровался со мной. Это был молодой патологоанатом Питер Грей. Я помахала ему рукой и побежала прочь, но я поняла, что он видел нас вдвоем. И еще я знала, что его отделение охотно распространяло поступавшие к ним слухи.
