Так о многом следует подумать; она даже не знала, с чего начать. Вместо этого она с преувеличенным интересом рассматривала тень крохотного самолетика, летевшего над озаренными солнцем водами залива Памлико.
— Тебе купить что-нибудь почитать? — спросил Сайлас, проводив ее через некоторое время в здание аэропорта.
— Я положила в сумку несколько журналов твоей тетушки по садоводству — надеюсь, ты не возражаешь.
Его улыбка была нежной и насмешливой.
— Этого тебе должно хватить на несколько часов.
Они сдали ее багаж, и теперь уже оставалось только ждать.
— Сайлас, тебе не обязательно быть со мной до самого отлета, — сказала Рейн, хотя сама бы не выдержала, если бы он сейчас ушел.
Несколько минут, оставшихся до объявления рейса, они просидели бок о бок в неловком молчании. В голове у нее было пусто — из всего, что она собиралась сказать ему, она припомнила только инструкции по поводу галереи.
— Супруги Мейер приезжают в следующий вторник за картиной, — вспомнила она. — Картина в запаснике, засунута за лестницу. Мейеры уже заплатили, и я ее упаковала. Они остановятся в одном из туристских комплексов.
Сайлас мрачно кивнул, и она продолжила:
— Ах да, цветы — попроси Билли поливать все в галерее и в гостиной, хорошо? Но не поливайте пальмы в вестибюле. В книжках написано, что они не любят много влаги.
Наконец объявили посадку, и Рейн была почти рада. Атмосфера становилась весьма напряженной.
— Позвони мне, когда доберешься, — коротко бросил Сайлас.
— Будет поздно.
— Позвони мне, — простонал он, а потом притянул ее к себе и впился в ее губы жгучим отчаянным поцелуем. — Позвони мне, — повторил он, и Рейн увидела в его глазах подозрительный блеск.
— Я вернусь, Сайлас.
Когда стюардесса подошла, чтобы принять заказ на напитки, Рейн все еще сидела, уставившись на свои затянутые в белые перчатки руки, вспоминая, как они смотрелись на бронзовом теле Сайласа.
Сначала Рейн ее не узнала. Прошло так много лет.
— Мама?
— Ларри, дорогая! — Крохотная женщина с неправдоподобно светлыми волосами бросилась к ней, и Рейн окунулась в облако экзотических духов. — Дай я взгляну на тебя! Как ты выросла!
Рейн и не думала, что мать приедет на похороны Мортимера. Последний раз Рейн слышала о ней, когда та была в Ницце со своим третьим мужем, ниже ее по общественному положению и моложе на несколько лет.
— Пойдем же. Дай Гордли квитанцию на багаж. Машина прямо у дверей. Мы поговорим, пока он получит твои чемоданы.
— Мама, здесь нельзя парковаться.
— Да почему же, дорогая? Мы уже припарковались, — чистосердечно изумилась Элеанор Эшби-Сторнуэй Монбланш.
Учитывая разницу во времени, для Рейн это был поздний час. Она отчаянно устала, и все же было так хорошо снова встретиться с матерью! Пока Гордли, приветствовавший ее порывистым медвежьим объятием и смущенной улыбкой, ожидал появления ее чемоданов, Рейн узнала, что мать оставила мужа номер три.
— Дорогая, со временем так устаешь от этих переросших подростков. Грег наслаждается обществом молодежи, но, честно говоря, я уже нахожусь в таком возрасте, что не осмеливаюсь появляться до захода солнца. Искусственный свет — это одно дело, но яркий дневной свет… В конце концов, мне ведь почти сорок, ты же знаешь…
Из чего следует, что твоя дочка появилась на свет значительно позже, чем можно предположить, молча ответила она, заметив сеточку легких морщинок на лице матери, против которых бессильны даже лучшие салоны красоты.
В течение следующих пяти дней Рейн увидела родителей в новом свете. От Эдварда осталась мертвенно-бледная желтоватая тень, и его длинные тонкие руки дрожали как никогда. Но Рейн была неожиданно тронута тем, что временами его челюсть становилась почти твердой. Он не пил — возможно, от шока. Вероятно, они все считали, что Мортимер бессмертен.
Или, возможно, это было от присутствия Элеанор. Как бы то ни было, он, казалось, прилагал отчаянные усилия, чтобы не сорваться, и Рейн была только рада переложить на него все необходимые обязанности.
Сайлас звонил дважды, и это было невыносимо. Звук его голоса болезненно отдавался в ней — она готова была на все, но, даже если бы очутилась в самолете, летящем на восток, их разделял еще целый континент. Она ничего не могла поделать со всепоглощающим, до боли сильным желанием быть рядом с ним, дотронуться до него, услышать его голос, не искаженный механической мембраной междугородного телефона.
Когда он позвонил во второй раз, Рейн вдруг пришло в голову посмотреть, не купил ли он ей билет туда и обратно. Поспешив наверх, она пыталась вспомнить, куда же положила конверт, который он дал ей перед вылетом.
Конверт лежал все там же, вместе с журналами по садоводству, что она привезла с собой. Вид одного из них, раскрытого на статье, которую она читала во время перелета через континент, вызвал у нее улыбку. Обратный полет был назначен через неделю после ее вылета из Норфолка. Медленная улыбка тронула ее губы, когда она укладывала бесценный листочек в сумочку. Времени еще достаточно. Даже больше чем достаточно.
После похорон Рейн посетила свои любимые места. Она ехала вдоль Эмбаркадеро и представляла себе маленькую морскую пристань и деревянный парусный ялик, сделанный и оснащенный просто, но с такой любовью. Она безразлично смотрела на гигантские грузовые суда из десятков стран мира и видела вместо них флотилию прибрежных рыбацких лодчонок, рассеянных по крохотным пристаням и частным причалам, начинавшимся прямо от домов.
Сан-Франциско казался ей теперь слишком большим. Он, конечно, был одним из самых прекрасных городов мира, но с каждым новым днем она все больше понимала, что маленький, оставшийся позади островок ей гораздо дороже.
Рейн лакомилась гигантскими крабами в «Рыбацкой Пристани» и возвращалась мыслями в тот дождливый день, когда съела целую миску перченой похлебки из моллюсков. У Матти? Или Моди? Она специально съездит и выяснит. К магазинам на Рашен-Хилл она не проявила никакого интереса. Наряды для нее ничего не значили, несколько простеньких платьев да пара джинсов — больше ей и не надо.
Однажды утром она выскользнула пораньше, чтобы увидеть восход солнца с горы Тамалпиис. Зрелище небоскребов, плывущих над золотой дымкой, раньше неизменно вызывало у нее восхищение, но теперь она отвернулась, вспомнив позднюю луну, льющую свой свет из-за облаков.
Как-то поздно вечером к ней в комнату вошла Элеанор.
— Дорогая, что бы ты сказала, если бы я вернулась к твоему отцу?
