— Считай. Я буду наблюдать. — Я касаюсь щели в ее черных жалюзи и заглядываю в нее.
Она колеблется на мгновение, прежде чем коснуться своей щеки, как будто ей только что сделали комплимент. Что заставляет меня чувствовать себя еще большим придурком. Она тронута, потому что я не заставляю себя лезть ни в ее ванную, ни в ее киску.
— Спасибо. Я скоро вернусь.
Я нравлюсь Прескотт, но она мне все еще не доверяет. Она дважды запирает дверь своей ванной, и я знаю, что мой кинжал все еще спрятан под ее восхитительным нижним бельем. Она спросила мое полное имя, но, вероятно, солгала мне о ребенке, когда я спросил ее об этом. Мне нужно помнить, что она хранит от меня кое-какие секреты. Ей нельзя доверять ни в каком виде.
Когда выходит Горошек, свежая и красивее, чем я когда-либо видел ее раньше, аромат небес исходит от ее тела, она присоединяется ко мне у окна. Я не покидал его с тех пор, как мы вошли. Я смотрю на ее сонную улицу Данвилла, считая машины, бегунов и собак на причудливых поводках. Это место ей не подходит. Она была рождена для чего-то менее сдержанного. Более. . . хаотичного .
Она надевает кроваво-красное платье, похожее на огромную рубашку, но каким-то образом облегающее ее тело, словно это чертов презерватив, и сшитую на заказ кожаную куртку.
— Мы готовы идти? — Я спрашиваю. Она кивает и перекидывает рюкзак через плечо. — Да, я написала Хусейну. Он ждет нас.
Я киваю на дверь.
— Давай закроем это дерьмо.
— Не хочешь сначала быстро принять душ? — Она все еще стоит на месте. Я иду прямо к двери и бормочу определенное «нет», прежде чем останавливаюсь как вкопанный.
— А зачем, он мне нужен?
— Ну, — говорит она, пожимая плечами. — От тебя пахнет сексом.
— И это плохо? — проверяю я, приподняв бровь.
— Это отвлекает. — На ее губах играет личная ухмылка. Я ее раньше не видел и сразу решил, что она принадлежит мне. Глядя на дверь и снова на нее, я пытаюсь понять, выигрывает ли она время, прежде чем перейти к грязным вещам. Сказать, что я не доволен тем, что оставил ее одну присматривать за Годфри и Себом, это ничего не сказать, но если от меня пахнет несвежим газом, я хочу избавиться от этого. Тем более, что я жду, когда она сделает следующий ход, и было бы мне на руку, если бы я не пах пятидневной тухлой рыбой.
— Следи за улицей и кричи, если что-то не так. Я быстро.
— Ты всегда такой. — Она шевелит бровями, прислонившись плечом к стене у окна.
— Иди нахуй. — Я шлепаю ее по заднице достаточно сильно, чтобы это можно было считать предупреждением, прежде чем исчезнуть за дверью ее ванной, сбрасывая с себя одежду по пути к месту назначения.
— Была там, и делала это, — кричит она из гостиной. — Вообще-то, пять раз сегодня вечером.
Мой член дергается, но я сохраняю хладнокровие. Я могу бездельничать, шлепать ее тут и там. Она любит это дерьмо, но полноценный секс? Это ей решать, если и когда.
Я принимаю душ с ее причудливыми кокосово-ванильными продуктами, и к тому времени, когда я неторопливо прохожу в гостиную, я так хорошо пахну, что должен проверить, целы ли мои яйца. Горошек сжимает мяч для снятия стресса, ее глаза не отрываются от окна.
— Ты готов? Хусейн, наверное, интересуется, где мы. Нам пора.
— Ага. — Я выдергиваю рюкзак из ее рук и перекидываю через плечо. — Куда? — спрашиваю я уже за дверью. Прескотт останавливается, держа руку на дверной ручке, и в последний раз осматривает свою затемненную квартиру. Печаль пронзает меня. Я не оглядывался назад, когда уезжал от Ирва, потому что мне никогда не нравился этот дом или то маленькое дерьмо, с которым я жил.
Но именно здесь она узнала, что быть сломленной — это нормально.
Горе витает в воздухе, мешая сделать глубокий вдох, и я ловлю себя на том, что кладу руку ей на плечо, осторожно целуя ее в макушку. — Это просто стены.
— Вот этого я и боюсь, — ее голос глух. — Столько стен нужно сломать, а времени так мало.
***
Наша первая остановка — банкомат через дорогу. Я жду в машине. Прескотт берет мою черную толстовку с капюшоном и натягивает ее на лицо. Подбегая к машине, я смотрю, как глубокое черное небо поглощает ее фигуру целиком. Белый свет, льющийся с экрана банкомата, освещает дуги ее лица. Я вижу очертания кинжала — моего чертового кинжала — под ее платьем. Она мне не доверяет.
И худшая часть? Я тоже ей не доверяю.
Пока она бьет по экрану, смотрит влево и вправо, возится со старым сотовым телефоном, в который вставила SIM-карту, и пишет сообщение на неизвестный номер, до меня доходит, что я действительно не знаю, каким будет ее следующий шаг, и будет ли он связан с компроматом на меня.
Другими словами, я доверился своей жизни и тому, что осталось от моей души, девушке, которой я не доверяю настолько, чтобы налить мне стакан воды, не подозревая, что она его отравила.
Она прыгает обратно в машину с кучей стодолларовых купюр в кулаке, пересчитывая деньги, облизывая большой палец и листая их.
— Я могу снять только одну тысячу за раз, но это поможет нам прожить сегодня и завтра. — Она вводит адрес в мое GPS-приложение и кладет его на подставку. — Что? Ты смотришь на меня смешно.
Я даже не осознавал, что смотрю. Но я смотрел.
Я качаю головой и своим странным настроением, затем бросаю Стеллу в драйв.
— Просто убедись, что мои пятьдесят штук будут готовы к следующей неделе. Я планирую все вокруг этого. — Мой тон бьет по ее лицу.
Мы проводим наше путешествие к Хусейну, ее иранскому автодилеру, в расслабляющей тишине. Это дает мне время подумать о том, что я сделал. Рано или поздно в мою дверь постучится надзиратель, и Ирв скажет ему правду. Что я убежал. К тому времени мне нужно быть по крайней мере за пределами штата, если не страны.
Но никто не обещает мне, что я буду.
Я нарушаю тишину. — Сколько времени потребуется твоему парню, чтобы изготовить паспорта? — Лицо Прескотт дергается, ее глаза все еще устремлены на дорогу.
— Я надеюсь, что они будут у нас завтра утром. Это зависит от того, когда мы доберемся до Лос-Анджелеса сегодня. Нам еще нужно сделать фотографии на паспорт и отдать их ему. Что? Уже прыгаешь с корабля?
Она пытается скрыть свое беспокойство смехом. Она нервничает, как и должно быть. В одиночку справиться с тремя взрослыми, разозленными, сильными мужчинами будет сложно. Прескотт однажды попыталась, и мы все знаем, к чему это привело.
— У меня есть максимум неделя, чтобы попиздеть, пока власти не выследили мою задницу. Кэмден еще не в штатах. И честно? — Я бросаю на нее взгляд, отчасти для того, чтобы оценить ее реакцию, но в основном для того, чтобы задержаться на ее губах. — Он не моя гребаная проблема. Я не собираюсь ждать его. Но мы возьмем Годфри и Себа вместе, прежде чем я уйду. Это я гарантирую.
Ладно, придурок, теперь давай попробуем выяснить, что заставило тебя так сказать.
Может быть, я хотел доказать себе, что я не настолько ебанутый, чтобы убить кого-то, с кем я даже не встречался, только из-за девушки.
У всех нас есть пороки, и я начинаю верить, что Горошек - мой.
Прескотт (я до сих пор не могу поверить, что уступил и назвал ее так. Мне также трудно переварить тот факт, что это дурацкое имя растет на мне.) щурится в щелочки и достает мячик от стресса, сжимая его, как будто убила своего щенка.
— Не волнуйся. Я хочу, чтобы Кэмден принадлежал мне. Ты никогда не был частью плана.
Туше.
Я глушу двигатель перед одноэтажным бунгало в Конкорде, и в дверь небрежно входит загорелый парень в синем халате с чашкой кофе.
Теперь, когда солнце почти взошло, чистый утренний воздух проникает в мои ноздри, и реальность того, что мы делаем, доходит до меня. Я упиваюсь Хусейном. У него недельная щетина на лице и голова, полная черных волос. . Когда он открывает рот, его слова сопровождаются сильным акцентом.
— Прескотт, ты, маленький возмутитель спокойствия, как дела?
Горошек отстегивается и выпрыгивает из грузовика, захлопывая дверь перед моим носом. Специально, конечно. Она подходит к его месту на желтой траве и засовывает руки в кожаную куртку.
