После аварии Панкратьева стала совершенно по-другому ощущать себя и окружающую ее действительность. Ведь получается, что ей дали второй шанс. Возможность исправить все, что она натворила к тридцати девяти годам. И не только исправить, но и попробовать жизнь на вкус по-настоящему, а не рассуждать в стиле «А хорошо бы…», ничего для этого «хорошо» не делая.
Федька пришел в восторг от ее решения научиться кататься на лыжах с горы и от того, что в следующее воскресенье они опять поедут на гору. На обед они поели в этом самом ресторане вредного для здоровья шашлыка. Федька объелся и всю обратную дорогу спал, сладко посапывая. Короче, воскресенье удалось. И Панкратьева решила, что будет стараться теперь каждый свой день сделать таким же насыщенным и интересным, как это воскресенье.
Работа над ошибками. Карьера
В понедельник Дубов притащился на работу на костылях. Когда Панкратьева отвезла Федьку в школу и добралась до офиса, он уже сидел у себя в кабинете, успев выразить секретарше свое недовольство отсутствием Панкратьевой. Как ни странно, на это его недовольство Панкратьевой было глубоко наплевать. Когда она вошла к нему в кабинет с вопросом «Чего надо?», Дубов возмущенно заявил, что надо на работу приходить вовремя.
– Слушай, Дубов, разве кто-то за меня мою работу сделает? Если я пришла позже, значит, и уйду позже. А может быть, и раньше. Не знаю пока, как дела пойдут. Во всяком случае, ты прекрасно знаешь, что я работаю без обеда, на который у тебя уходит часа два как минимум. Давай не будем заниматься фигней и строить друг друга. Давай-ка лучше мне зарплату прибавим.
– Чего-чего? – Дубов явно удивился такой невиданной наглости.
– Того! Мы с тобой кто? Правильно, собственники. Так сказать, владельцы. А владельцы должны получать от своего бизнеса вы году. Или, как говорят ученые финансисты, – дивиденды. Мы же ничего такого не получаем, а только пашем в поте лица на благо горячо любимой фирмы. Я вот уже допахалась до того, что ребенка родного в его опасном возрасте забросила. Вот и приходится теперь его в школу возить, чтоб не забурился куда не следует.
– Меньше надо с мужиками разными яшкаться.
– Якшаться, Шура, до чего же ты неграмотный.
– Не учи, я так и говорю – яшкаться.
– Хорошо, пусть будет яшкаться. Это к делу не относится. Давай зарплату прибавлять, раз дивиденды не платим. И не всем подряд, а то я тебя знаю. А только нам с тобой и другу нашему большому и красивому.
– Ему-то за что, у него свой интерес, ему наши копейки не нужны.
– Ну как скажешь, можно только нам с тобой.
Глубоко внутри Панкратьева веселилась. Ведь он даже не заметил, как согласился, и без всяких золотистых шаров. Хотя настроеньице у него аховое, да еще и обе ноги сломаны. Самое время поорать на кого-нибудь.
– Давай приказ! Будто я тебя не знаю, – хмуро пробурчал Дубов, – небось уже нарисовала.
– Ага! – Панкратьева протянула ему бумагу.
Дубов посмотрел на цифры, присвистнул и размашисто подписал.
– Нахалка ты, Анька! – сказал он, протягивая ей подписанный приказ.
– Точно! Мне еще денег в долг надо. Квартиру хочу купить.
– Сколько?
Панкратьева протянула ему заявление на кредит.
Дубов взглянул на требуемую цифру, глаза у него округлились, он сказал:
– Фигассе! – и подписал заявление.
Панкратьева быстро выхватила свое заявление у него из рук. Вдруг передумает.
– Шур, ты не заболел?
– Заболел. Не видишь, что ли? – ответил он, указывая на свои ноги.
Панкратьева встала, обошла его костыли, подошла к Дубову и чмокнула в щеку.
– Спасибо тебе, ты настоящий товарищ!
– Еще бы! Ты же прешь как танк, попробуй от тебя увернуться! Да еще на костылях. У тебя все в порядке? Ты как-то изменилась, – заботливо спросил Дубов.
– Я в субботу в аварию попала, тормоза отказали, а потом Федьку застукала за курением марихуаны.
– Пипец!
– Вот и я так думаю. Поэтому, Шур, давай я пока некоторое время без командировок поживу. Понятно, сейчас, пока ты в гипсе, я поеду, если надо. Но только в крайнем случае. Ты же сам знаешь, что я гораздо полезнее на своем рабочем месте, и тебе спокойней.
– Чегой-то мне спокойней? – Дубов нахмурился.
– Ой, будто я не знаю, как ты волнуешься, что я тебя подсижу.
– Еще чего? Много о себе представляешь! – возмутился Дубов, однако глаза его предательски забегали.
– Нет? Ну, значит, я ошиблась. Вот и славно.
– Трам-пам-пам, – сказал Дубов. – Иди работай, госпожа министерша.
– Яволь, мой фюлерт!
– Сама ты фюлерт!
– Нет, я яшкаюсь, а фюлерт – это ты! – С этими словами довольная собой Панкратьева вывалилась из кабинета Дубова.
«Интересно, что это было?» – думала она.
Ведь сейчас, только что, Панкратьева, шутя и играючи, сделала то, что собиралась сделать уже лет пять. Собиралась, но никак не решалась. Необходимые бумаги у нее еще ой как давно были заготовлены. А сегодня пошла и сделала. Когда она еще только заходила в кабинет Дубова, в ней была твердая уверенность, что она не просто провернет все, как и задумывала, в ней была уверенность в том, что она это уже сделала. Осталось только сказать слова и станцевать ритуальные танцы. А вопрос на самом деле давно решен. Панкратьевой очень понравилось это ее новое ощущение себя и своих сил. Вспомнилась дамочка, с которой они гуляли по облакам. Да, все правильно. Жизнь должна приносить удовольствие.
Вот взять, например, Дубова. Так он может на работу вообще без денег ходить. Уж очень ему нравится играть в большого начальника. Сидит в своем кабинете, руководит почем зря, а людишки подневольные бегают туда-сюда, туда-сюда. Процесс идет, работа кипит, а в эпицентре он, Дубов, демиург в отдельно взятом офисе. Другое дело – Панкратьева. Ее хоть горшком назови, только деньги плати приличные. Она не живет ради работы, а, наоборот, работает ради жизни. Наверное, это потому, что она все-таки женщина. У женщин как-то все по-другому устроено. У них на первом месте личная жизнь и семья. И вот за-ради своей красивой личной жизни и семьи будет Панкратьева ходить на работу. И по фигу ей, сколько там людей у нее в подчинении и можно ли в ее кабинете на велосипеде кататься или еще пока маловат он для этого дела. Главное удовольствие, которое Панкратьева имела от своей работы, заключалось в конверте, который она получала два раза в месяц. И теперь это удовольствие будет, наконец, адекватно затрачиваемым ею усилиям. Не когда-нибудь в светлом будущем, а именно сейчас она будет пожинать плоды своего труда. Кто ж его теперь знает, будет ли оно вообще – это светлое будущее?
