Джулия беспокойно закрутила головой по подушке.
— Эйлин, что тебе надо? Ты ведь пришла сюда с какой-то целью. Почему ты не говоришь все прямо? Времени нет на уклончивые намеки.
— Прекрасно. — Эйлин затушила сигарету с многозначительным видом, в ее глазах засветилась безжалостная расчетливость. — Просто мне интересно было узнать, что ты теперь собираешься делать, какие у тебя планы… на будущее.
Джулия внимательно посмотрела на нее:
— Я не понимаю, о чем ты.
— Ну, я же говорю, Хью — воплощенное благородство. Но вот как ты поступишь в этом случае? Что ты сделаешь, если окажется, что твое уродство непоправимо? Если вы все-таки поженитесь, каждый раз, когда ты будешь смотреться в зеркало, не станут ли тебя мучить сомнения, а правильно ли ты поступила? Как ты будешь себя чувствовать, если вы с ним пойдете, например, в ресторан, и все присутствующие будут глазеть на тебя? Хью, конечно, сделает вид, что ничего не замечает…
— Может быть, тебе лучше уйти? — спросила Джулия, нервно комкая край одеяла.
— Ну что ж, я уйду. — Эйлин встала. — Но помни, что я тебе сказала. И не будь слишком самонадеянной. Знаешь, Хью, может быть, и герой в твоих глазах, но у каждого мужчины есть предел терпения, и Хью не исключение.
На следующий день Хью пришел навестить ее. Несмотря на успокоительные средства, которые ей давали, мозг Джулии работал возбужденно. Всю предыдущую ночь она проговорила сама с собой, представляя, что она ему скажет и как объяснит свое решение.
Теперь, сидя на краю ее кровати, Хью сжимал в своей сильной ладони руку Джулии, бесстрастно выслушивая ее маловразумительный лепет. Джулия пыталась объяснить ему свое состояние, но заранее придуманные и много раз проговоренные слова никак не хотели вспоминаться, и в конце концов она беспомощно замолчала.
— Нет, объясни мне, почему ты «не настаиваешь на нашей помолвке»? Знаешь, Джулия, ты меня совершенно запутала. Что с тобой, дорогая?
Джулия горько рассмеялась:
— Ну пожалуйста, постарайся меня понять. Может быть, поначалу все действительно у нас будет хорошо. Но потом, с годами, я, возможно, начну чувствовать, что ты женился на мне только из благородства и что наш брак был ошибкой.
Хью приложил палец к ее губам.
— Не говори так, — ласково улыбнулся он. — Знаешь, как сказал один ирландский поэт:
И время возрождает красоту ее по-прежнему,
Потому что благородства ей не занимать.
Она — огонь и страсть, дыханье ветра,
Глаза ее горят нежностью опять.
— Очень красиво, — слабым голоском отозвалась она. — Но только это совсем не про меня. Я же не роковая женщина. Я просто Джулия Шеридан, бывшая секретарша из конторы «Гримшоу и сыновья». Боюсь, такие высокие чувства мне недоступны. Это описание скорее подходит Эйлин Дайсарт.
Он нахмурился:
— Эйлин проявила себя не по-товарищески, когда ты упала в карьер.
— Она любит тебя, Хью.
Он встал и подошел к окну.
— А почему ты заговорила об этом? Признаюсь, я был ею увлечен в свое время, меня поймет любой мужчина. Я покривил бы душой, если бы стал это отрицать. Но я же уже сказал тебе, что люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой. Ты знаешь, это совсем другое, восхищаться женщиной — и прожить с ней всю жизнь вместе. Ты думаешь, я сделал тебе предложение под влиянием минуты, чтобы придать интереса нашей прогулке?
В голосе его слышалась непритворная боль, и сердце у Джулии сжалось. Он подошел к кровати, достал из кармана маленькую коробочку, вынул кольцо и надел его на безымянный палец ее левой руки. Она завороженно смотрела на волшебные опалы, словно излучающие сияние. Крошечные синие, зеленые, малиновые и золотые искорки посверкивали в молочно-белых камнях, когда она стала рассматривать камни на свет. Какие они красивые, с грустью подумала она. Хью сказал — опалы приносят несчастье. Может быть, она, считая это старомодным суеверием, навлекла на себя темные силы завистливых богов? Совсем не так представляла она себе их первую встречу в больнице! Если сейчас она проявит слабость, то потом, если ее худшие предположения оправдаются, расторжение помолвки будет еще более мучительным.
Она решительным жестом сняла с пальца кольцо.
— Нет, Хью, ты должен подождать, когда мне снимут повязку. Если сейчас я приму твое кольцо, то потом… если все окажется плохо… ты будешь себя чувствовать обязанным, связанным словом, а это невыносимо.
Он медленно положил кольцо обратно в бархатный футлярчик.
— Ну раз так, если ты сомневаешься в моих чувствах, я не смею настаивать. Наверное, я действительно поторопился.
— Но, Хью! — в ужасе простонала Джулия. — Пойми же! Я делаю так только потому, что хорошо тебя знаю и не хочу связывать…
В этот момент дверь открылась, и на пороге появился доктор Рурк со стетоскопом в руке. Он заметил и взволнованный румянец на щеках пациентки, и сердито поджатые губы молодого человека, стоящего у ее кровати. За спиной доктора возникла сестра Дрю.
— Я, кажется, распорядился, чтобы больную никто не волновал!
— Мистер Муртаг — жених мисс Шеридан, — виновато шепнула сестра Дрю.
— Это не имеет значения. Я вижу, она расстроена, и потому прошу вас уйти, мистер Муртаг, — строго заявил доктор.
Хью сердито повернулся было к врачу, но потом сдержался и только пожал плечами.
— Джулия, я зайду в другой раз, — сказал он негромко. — Я ни в коей мере не считаю наш разговор законченным. — И, кинув напоследок испепеляющий взгляд на доктора Рурка, широким шагом вышел из палаты.
Ближе к обеду ее навестил Конор. Именно он ввел в курс последних событий измученную сомнениями Джулию. Ее гость вошел в палату томный и элегантный, неся корзину с фруктами, высокая ручка которой была с большим вкусом обвита сиреневой бархатной ленточкой.
— Небольшой знак внимания от меня, — проворковал он. — Позволь заметить, что я не люблю виноград. Считается, что те, кто приносит больным фрукты, сами же их и съедают. — Он с легким отвращением оглядел белые плетеные стулья. — Господи, почему в больницах всегда такая убогая мебель, скажи на милость? — Конор позвонил и потребовал себе подушку, которую сестра Дрю, с трудом скрывая смех, тут же принесла. — Итак, Джулия Шеридан, — торжественно начал он, наконец устроившись с комфортом на стуле. — Что же ты творишь с моим бедным кузеном? Он шатается по всему дому, как раненый медведь, не ест, не пьет. Да это что — в его сторону даже смотреть опасно. Я пытался, как брат и как товарищ, выяснить, что причиной такому нечеловеческому мучению, и что же? Мне был дан самый суровый отпор. Ты, надеюсь, часом, не отвергла его? А?
