смотрел на меня. Наши последние две недели мы провели в гостиничном комплексе недалеко от Москвы. Много гуляли, несмотря на пронизывающий ветер, ужинали при свечах в ресторане и старались не говорить о скором расставании.
Я позволяла ему обнимать и целовать меня. Нет, не позволяла — сама стремилась к близости, наслаждаясь каждой секундой. Много раз он предлагал поехать со мной. Каждый раз я отказывалась. Он не спорил и не уговаривал, принимая моё решение как должное. А я с каждым днём сомневалась всё больше. И сегодня готова была сказать «да», но… Он не предложил. Что ж, оно и к лучшему.
Поезд тронулся, я ещё долго смотрела в окно. Сначала на Антона, потом на Москву. Не получилось у меня покорить столицу. И уснуть в поезде тоже не получалось. Около двух часов ночи я решила немного прогуляться, дошла до тамбура и задумалась, не заметив, как открылась дверь…
— Попалась! — Ева набросилась на меня и сжала руки вокруг моей шеи.
Не знаю, ждала ли она меня здесь часами или наша встреча не более чем случайное совпадение, но можно было не сомневаться — она хочет убить меня. Ей нечего терять. Любой суд признает её недееспособной. Любой адвокат добьётся принудительного лечения, вместо реального срока. А Андрей будет носить ей апельсины по выходным. Ей, а не мне!
От неожиданности я не сопротивлялась первые пару минут — просто вяло пыталась её оттолкнуть и разжать душащие меня руки. Но когда в глазах начало темнеть, а в голове возник образ Андрея с сеткой апельсинов, я разозлилась. На неё. На него. И в первую очередь на себя.
Лихорадочно озираясь вокруг в поисках хоть чего-то, я просто упала на пол. Ева сильнее меня, но она очень стройная. А я беременная и прилично набрала вес. Ей придётся либо разжать руки, либо упасть вслед за мной. Разжимать руки она явно не собралась…
В горизонтальном положении у меня появился шанс. Ева сверху, пытается устроиться поудобнее, игнорируя мой живот. Он ей мешает. Я попробовала перевернуться. Сначала стала крутить головой, заставляя её сосредоточиться на моей шее, потом резко перевернулась и со всей силы оттолкнула её ногами. Ева отлетела в сторону, ударившись головой, а я опять встала на ноги и дёрнула стоп-кран. Поезд резко затормозил, люди начали выходить из купе. Ева зарычала и снова набросилась на меня, предварительно воспользовавшись механизмом экстренного открывания дверей. Мы вместе вылетели из поезда.
Лес, темнота, пронизывающий холод. Другие пассажиры ещё не поняли, что случилось, и вряд ли успеют прийти мне на помощь. Я не успела закричать — Ева опять сжала мою шею. Руки судорожно скользят по мокрой земле, перебирая валяющиеся вокруг камни и мусор. Есть! В какой-то момент я наткнулась на тяжёлую ржавую балку, схватила её и ударила Еву по голове. Ещё и ещё! Я била её до тех пор, пока кто-то не оттащил навалившееся на меня тело. Звуки сирены и я теряю сознание.
— Она умерла, — узнаю голос Антона. — Теперь точно всё закончилось.
— Меня посадят? — безучастным голосом спрашиваю я.
— Нет. Это самооборона. Люди видели, как она тебя душила. Всё будет хорошо.
Эпилог
Тогда, в больнице мне очень хотелось поверить Антону. Просто родить своих двойняшек и жить обычной жизнью. Но так не бывает. За всё нужно платить. А за ошибки молодости втройне.
Любовь мужчин коротка. Антон сбежал от меня ещё до рождения детей. Даже не попрощался. Оставил записку на холодильнике, в которой было всего одно слово «прости». Ублюдок. Такой же, как и все. Куда только деваются их неземные чувства?
Я грустно усмехнулась, погладила живот и вернулась в кровать. Тогда мне казалось, что ничего страшного не произошло. Я же красивая. Мужчинам нравлюсь. Вот рожу, приведу себя в порядок и… Как же сильно я ошибалась!
Двое детей. Ещё в роддоме они свели меня с ума. Никогда бы не подумала, что материнство — это так сложно. Подгузники, смесь, смена пелёнок и слипов. А ещё они плакали. По-очереди или хором. Иногда я просто садилась на пол и рыдала.
Кто говорит, что материнство — это счастье? Для них может быть, но точно не для меня. Я даже работать не умею. И образование у меня — липовая бумажка из платного европейского ВУЗа.
Находясь в роддоме, я начала ловить себя на мысли, что хочу отдать малышей Еве. Кому угодно, лишь бы хоть на час остаться одной. Быть матерью-одиночкой очень тяжело. Если бы Андрей появился хоть на мгновенье. Не как мой мужчина, а хотя бы как отец детей… Но он не появился. И не появится, наверное.
Неужели мужчинам так сложно быть просто отцами, ничего не желая в ответ? Хотя… Не мне его судить. Я тоже пока ничего не чувствую к этим двум маленьким, кричащим комочкам.
— Так бывает, — сказала мне мама по телефону. — Приезжай домой.
Она с отцом не приехала на выписку. Меня никто не встретил из роддома. Совсем никто. Как же глупо я себя тогда чувствовала. И как же ненавидела других мамаш, со счастливым лицом вручающих отпрысков папашам. А ещё медсестру, которая помогала одевать детей. Она смотрела на меня такими глазами, что захотелось сбежать. Простая женщина с мизерной зарплатой жалеет меня. МЕНЯ!
Так и захотелось закричать ей в ответ:
— А вы знаете, сколько денег за пару часов общения со мной мужчины готовы были заплатить? Как сильно любили меня. Как восхищались.
Всё это было в прошлом. Сейчас я обычная мать-одиночка, разрывающаяся на части между двумя младенцами. И мне хочется только одного — спать. Но в ближайший год мне это не светит… Если, конечно, мама не приедет помогать. Она, разумеется, помогла бы, если бы не работала. Везёт же людям, у которых есть бабушки на подхвате.
***
Первые три месяца я хоть как-то справлялась. А потом деньги закончились. Как же сложно быть матерью! Кормить, переодевать, мыть, гулять, водить к врачам, качать, не спать… Грёбаный день сурка, из которого нет выхода.
Бонусом — расходы, расходы, расходы… Я знаю, что сама виновата и не умею жить экономно. Надо было экономить. Но у меня даже пособия оформить мозгов не хватило. Я спохватилась только тогда, когда не смогла оплатить картой покупки в супермаркете. Как же жалко я тогда выглядела. Мамаша, с двумя младенцами в коляске, выкладывает упаковки смеси на ленту и…
— У вас недостаточно средств на карте, — кассирша хочет меня добить.
— Ясно, делайте возврат, — пытаюсь держать лицо, но кассирша не успокаивается.
— Нарожают,
