Эбби жестом остановила его.
— Когда я приехала домой, то позвонила по номеру, который ты мне оставил, и — о чудо! Мне отвечает телефонистка гостиницы, кстати сказать, женщина с низким, очень сексуальным голосом, и соединяет меня с твоим номером! Забавно, не так ли?
— Эбби, этому всему есть объяснение. — Она ни за что не поверит, если он скажет ей правду, поэтому ему придется сочинить еще одну историю. Срочно.
— Разумеется, есть! — Яростным движением головы она пыталась откинуть непослушный белокурый локон,— который то и дело падал ей на глаза. — Теперь мне все понятно.
Она снова покачнулась, но, когда он попытался удержать ее, быстро отпрянула.
— Не прикасайся ко мне. Мне противно, когда ты до меня дотрагиваешься!
Он вздрогнул, как от удара.
— Ты обманывал меня, Люк. — Он увидел слезы в ее глазах. — Может быть, ты обманывал меня с самого начала. Это так? Ты лгал мне с самого начала?
— Нет, Эбби! — горячо возразил он. — Нет.
Она безнадежно покачала головой.
— Пару месяцев назад Делия Форрестер намекнула, что, когда ты уезжаешь, дела здесь совсем ни при чем. Ты уезжаешь с другими женщинами.
Делия Форрестер. Женщина с острым умом и компьютером вместо сердца. Ей около сорока, ее муж, Фрэнк, на тридцать лет старше ее, и она постоянно проявляет внимание к молодым мужчинам. Включая Люка. Он пресекал ее попытки настолько вежливо, насколько это вообще возможно, но теперь, похоже, она нашла способ ему отомстить.
— Делия Форрестер — подлая сука, и ты это знаешь.
— Но это не значит, что она ошиблась, — возразила Эбби. — Конечно, тогда я с ней спорила. Потому что защищала своего мужа. А теперь я не знаю. Ты действительно мой муж? Я твоя законная жена?
— Ну, разумеется. Господи, да у нас же была свадьба здесь, в этом клубе.
— Это ничего не значит, — сказала она, медленно покачав головой. — Это не значит, что у тебя нет десяти других жен по всей Америке. — Эбби опять пошатнулась и прошипела: — А может, еще парочка в Европе?
— Что? Теперь я еще и двоеженец?
— Почему бы нет? Ты так мастерски врал мне, наверняка у тебя уже был огромный опыт. — Она подошла к нему вплотную, подняла обе руки и изо всей силы обрушила свои маленькие кулаки на его грудь. Но он даже не покачнулся. Шелковая накидка все норовила соскользнуть с ее обнаженных плеч, и она судорожными движениями натягивала ее обратно. — Вся наша жизнь — ложь, Люк. Я не могу верить ни одному твоему слову. Я думаю, что ты не случайно сел рядом в том самолете. Ты подстерегал меня. Чтобы жениться на мне, убедить меня в своей любви, а потом...
Сердце Люка переворачивалось в груди от ее слов, но он знал, что не нужно останавливать ее сейчас. Пусть выскажется. Когда она выплеснет на него все, что мучило ее эти несколько дней, он попробует поговорить с нею. Попробует найти способ оправдаться так, чтобы она услышала все, что хотела, а он скрыл все, что нужно.
Он умирал от боли, глядя, как жена мечется в своем алом платье по темному патио. Он не имел права впутывать ее. Он не имел никакого права мечтать о нормальной семье.
С той минуты, когда он сел рядом с ней в самолете, Люк знал, что она — женщина всей его жизни. Те две недели в Париже дали ему внезапную надежду, что у него может быть обычное человеческое счастье. И вот теперь пришло время убедиться, что это невозможно.
Он настолько боялся потерять ее, что сделал то, чего поклялся никогда не делать, — втянул невинного, ничего не подозревающего человека в свой мир. Но Люк просто не мог ее потерять.
И вот теряет.
Вот он стоит в темном патио и смотрит, как женщина, которую он любит, плачет. Эбби никогда не плакала. Она всегда была спокойной и уравновешенной. Всегда улыбалась. Даже после смерти своей матери ей удалось держать себя в руках.
И Люка убивала мысль, что именно он был причиной ее слез. У него внезапно так запершило в горле, что он попытался глотнуть шампанского из бокала, который забрал у нее. Но его рука замерла, как только он поднес бокал к лицу. Его остановил едва уловимый знакомый запах. Нахмурившись, Люк принюхался. Аромат был слабым, но различимым.
Это был запах горького миндаля.
Цианид.
Кровь застыла у него в жилах. Через открытые двери он посмотрел в зал. Вечеринка была в разгаре. Со своего места мужчина видел, по крайней мере, трех официантов, разносящих напитки и закуски. Любой из них мог дать Эбби этот бокал.
Но, может быть, это была случайность. Может, этот бокал предназначался не ей?
Он посмотрел на Эбби. Осенняя луна окутала ее серебристой дымкой, и даже сейчас, со слезами в глазах и искривленным ртом, она была самой красивой женщиной, которую он когда-либо видел.
И если бы он не приехал на этот бал, она была бы уже мертва.
Цианид — не самый приятный способ умереть, но, безусловно, самый быстрый. Внутри у Люка все похолодело. Кто-то в этом зале чуть не убил его жену. Единственного человека в целом мире, который для него что-то значит.
— Пойдем, — сказал он резко.
— Что? — ошарашенная его резким тоном, она даже перестала плакать. — Куда?
— Домой.
— Я никуда с тобой не пойду.
— Пойдешь. — Аккуратно держа бокал с шампанским, другой рукой он крепко обнял ее и полуповел, полуповолок из патио вниз по лестнице, к стоянке машин.
— Люк, отпусти меня.
Если хоть капля его крови еще не застыла от ужаса, этот тон ее бы заморозил. Но он срочно должен увести Эбби подальше отсюда, нравится ей это или нет. Даже если ему придется заставить ее силой. Он не собирается торчать тут, пока кто-нибудь ее не застрелит.
Люк остановился, твердо посмотрел в ее горящие от бешенства глаза и сказал:
— Эбби, мы поговорим дома. А теперь ты пойдешь сама или я тебя понесу. Выбирай.
Она остановилась, ошеломленная.
— Какой же ты ублюдок, Люк.
— Мне это уже говорили.
— Но не я, — сказала она потухшим голосом. — Ты за это заплатишь.
— Хорошо. А сейчас идем.
Больше они не разговаривали. Он крепко держал ее за локоть и почти волок за собой. Но в то же время бдительно следил, чтобы ни одна капля из бокала не пролилась, чтобы ни один из возможных отпечатков пальцев не стерся.
Он должен был найти выход.
Он должен был найти способ не только убедить жену, что любит ее, но удержать ее рядом, пока снова не сможет завоевать ее доверие.
Всю дорогу до дома они молчали. Люк вел машину одной рукой, другой по-прежнему держа бокал. Она была благодарна ему за это молчание. В конце концов, что тут было говорить? К тому же в голове у нее все перепуталось, горло болело после долгого крика. Сердце болело еще сильнее.
