— Ах, дети! — как-то раз Эйлин услышала реплику отчима, когда он разговаривал с матерью. — Они уже сами по себе проблема. Но ничего, ничего. В Штатах полно всяких летних лагерей, хороших пансионов, куда можно послать ребенка учиться. Как только малышка Эйлин приедет домой, мы сразу же отправим ее в какое-нибудь замечательное место. Ей сейчас просто необходима нормальная жизнь среди ее сверстников.
Той ночью она так и не заснула. Свернувшись клубком под одеялом, Эйлин с ужасом размышляла о возможной перспективе. Ей хотелось поскорее вернуться к деду, Энни и всем другим хорошим людям на острове. Ей хотелось к Джонни, который тогда уже начал учить ее управлять «Черной Колин». К утру у Эйлин поднялась температура. В объятиях матери девочка разрыдалась и рассказала ей о том, что ее беспокоило. Мать, помнится, тоже стала плакать, а вокруг них обеих кружил озадаченный Джадсон, пытаясь как-то их утешить. В конце концов Эйлин разрешили вернуться к деду, который ее очень любил, и решение проблемы было на некоторое время отложено. Так она и осталась жить здесь на Инишбауне, свободная, словно чайка в чистом голубом небе.
Образование, которое Эйлин получила в доме деда, было несколько поверхностным, но зато разносторонним. Сначала для нее из Европы выписали гувернантку, но та через несколько месяцев заточения на острове покинула свою воспитанницу, не вынеся одиночества. Таким образом, вопрос о гувернантках был закрыт. И тут на помощь Эйлин пришел учитель из местной школы, который стал давать ей уроки математики, географии и истории. Ее дед, неплохо знавший несколько языков и классическую литературу, тоже приложил руку к ее образованию. Он наполнил голову внучки греческими мифами и кельтскими легендами. Кроме того, девочка научилась ловко управляться с лодкой, сидеть в седле так, словно в нем родилась, подстригать овец, а потом превращать их шерсть в теплые, разноцветные свитера, которые сама и носила.
Такой была жизнь Эйлин на острове, и она любила эту жизнь. Карриг-Лодж стал ее настоящим домом, другого она себе и не представляла. Именно к нему девушка как раз подошла сейчас. Толкнула рукой слегка заржавевшие ворота, которые висели на двух увитых плющом столбах. К дому вела узкая дорожка, с двух сторон обсаженная сильно разросшимися кустами гортензии и вездесущей фуксии. Сам дом, одноэтажный, длинный и приземистый, был выстроен на небольшой торфянистой площадке, слегка поднимающейся над уровнем сада, но его, тем не менее, все равно не было видно из-за взбунтовавшихся зарослей клематиса, пурпурных роз и дикого винограда. Слева от ворот высокая стена закрывала небольшой огородик, справа находилась конюшня. Сзади дома располагались довольно просторная кухня, сараи и пристройка для прислуги, где жил старый садовник Тэди и его жена Энни — единственная служанка Мартина Марлоу и его внучки.
Поднявшись по ступенькам, Эйлин подошла к стеклянной оранжерее, которую надо было миновать, чтобы войти в дом. Там, за стеклом, в глаза сразу же бросались буйно цветущая герань, бархатистый пепельник и свешивающиеся из корзин с потолка огромные листья адиантума. Эйлин пошла по коридору налево. Там, в самом конце, открыла дверь и вошла в комнату. Вдоль стен тянулись полки с книгами, в камине горел огонь. В воздухе чувствовался легкий торфяной запах. Даже летом старый Мартин все время мерз, поэтому сидел в потертом кожаном кресле прямо около огня. В руках он держал газету и лупу. Услышав шаги, старик поднял голову — из-под кустистых белых бровей на Эйлин посмотрели удивительно молодые карие глаза.
— Ну что, удалось поймать разбойников из Бретани? — спросил старик.
Эйлин засмеялась и плюхнулась в кресло напротив деда.
— Только одного, — ответила она. — Просто негодяй. Я гналась за ним, собираясь протаранить его дурацкую посудину. Пытался удрать с нашей сайдой и палтусом.
Старик рассеянно посмотрел на внучку и покачал головой. Он неожиданно потерял интерес к этому происшествию, которого не видел. Это теперь не имело для него никакого значения. Лишь мечты и воспоминания наполняли теперь его мир, были для него значимыми и реальными. Далекое прошлое казалось старому Мартину гораздо более близким, чем события минувшей недели. И эта девочка с рыжей копной волос. Как она похожа на его Элеонору! Вот так же пятьдесят лет назад в эту комнату забегала его Элеонора. Но только она никогда не надевала на свое красивое белое тело такую отвратительную одежду, такие брючки и ужасный рыбацкий свитер. А сейчас Элеонора вот уже больше двадцати лет спит под каменной плитой на кладбище Килдары.
Вздохнув, Мартин снова посмотрел через лупу.
— Послушай-ка вот это! — приказал он дрожащим старческим голосом, в котором слышался явный акцент жителей Инишбауна.
Я — вода океана,
Я шепот волны.
Эйлин молча смотрела на огонь, позволяя себя убаюкивать музыке слов. Она снова видела огромные зеленые волны, катящиеся прямо на нее, гладкие, прозрачные, таящие опасность, и пароход. Лицо незнакомца, которое она успела так ясно увидеть за какие-то доли секунды. Его ледяные глаза. А старый Мартин продолжал бормотать:
Я солнца слеза,
Я весною листва,
Я вепрь лесной
Под красной сосной.
Пароход с яркой трубой, должно быть, уже где-то далеко-далеко, за горизонтом. Темноволосый молодой мужчина, который так рассердил ее, растворился в воздухе. На какое-то мгновение их пути скрестились, взгляды встретились, а потом он исчез, словно никогда и не существовал. Жизнь странная вещь, а человеческое сердце — еще большая загадка. Это происшествие взволновало Эйлин, оно все еще отзывалось эхом в ее сердце. Но почему, этого она не могла себе объяснить.
Я бог, тот самый бог,
Что в человеке мысль разжег.
с довольным видом закончил читать стихи старик.
— И как тебе этот образец пантеизма? Эти стихи приписываются Амайргену, завоевателю древней Ирландии. Говорят, когда он сошел с корабля, то прочитал именно эти строки, держа на руках свою мертвую жену. Бедняжка не выдержала такого путешествия. Он похоронил ее в Ирландии и навсегда оставил здесь свое сердце. — Голос медленно продолжал струиться. Старика несколько оскорбляло полное невнимание к нему слушателя. Отложив стихи в сторону, он стал рыться в стопке бумаг, лежащей рядом на столе. Очевидно, вспомнил о чем-то, что растревожило его смутное сознание чуть раньше прихода Эйлин.
«Сейчас надо сказать об этом, — подумал Марлоу, — показать Эйлин, что я еще держу руку на пульсе реальности, что сны и воспоминания не превратились в мое единственное прибежище».
