Несколько дней спустя.
Половина девятого утра.
Вы сражаетесь с компьютером.
Ну да, вы все-таки не устояли перед напором Любимого Мужа. А он не мог больше видеть, как вы печатаете свои тексты на вашей обожаемой красной «Валентине» – старенькой механической машинке фирмы «Оливетти-1930».
Любящий супруг подарил вам чудо современной техники со встроенным принтером (или что-то в этом роде) и пригрозил, что не будет разговаривать с вами три месяца, если вы не научитесь этим чудом пользоваться.
– Все мои секретарши прекрасно справляются. Что, ты глупее их?
Видя вашу растерянность, он смягчился и оплатил вам частные уроки. К вам явилась очаровательная дама и объяснила, как пользоваться этой штукой.
Вы ничего не поняли.
Ну например, почему блуждающую по экрану стрелочку надо считать «мышью». Почему не просто «стрелкой»? Гадкая «мышь»! Стоит чуть порезче нажать на некую фиолетовую кнопочку – фьють!.. стрелка летит через весь экран со скоростью реактивного самолета... и исчезает. В первый раз вы так обалдели, что даже посмотрели, не спрыгнула ли она налево на пол. Нажали фиолетовую кнопочку еще раз. Фьють!.. Реактивный самолет пронесся через экран в обратном направлении и скрылся справа.
Дававшая вам уроки дама сама не смогла найти кнопку двойного интервала. У старушки «Валентины» существовал для этого маленький рычажок, и на нем цифры: «1... 2... 3...» Проще простого. А вот на чуде современной техники – ничего. Между тем в контракте с вашим новым издателем черным по белому написано, что рукопись надо представить «напечатанной с двойным интервалом по 1500 знаков на странице»... (Это чистой воды издевательство над авторами, которые вроде вас воспитаны на неандертальских «Ундервудах»). Никогда у вас ничего не получится.
Одно утешение: Любимый Муж, неизменно шагающий в ногу с прогрессом, сам тоже сражается с компьютером, «пишущим с голоса». Да-да. Такое существует. Человек диктует – «Канон» печатает. К несчастью, ваш супруг простудился. Машина не узнает его голоса и отказывается работать или печатает невесть что. Нет, не заменить ей хорошую секретаршу с проворными руками, завитой головкой, большими голубыми глазами, золотыми сережками в ушах, ручкой «Сержан-Мажор» и тетрадкой в клетку.
Дзииииинь!..
На сей раз звонят в дверь.
Мельхиор соскакивает с письменного стола, где с наслаждением рвал когтями в беспорядке разбросанные бумаги, и усаживается в прихожей, рассчитывая выскочить на лестницу, когда дверь откроется, и помчаться на седьмой этаж, и чтобы за ним, к его вящей радости, понеслась консьержка, теряя на бегу шпильки из пучка, а следом – запыхавшийся почтальон или же вы в потертом халате, дырявых тапочках и сползающих носках.
– Не волнуйся, это консьержка несет книгу, – говорите вы ему.
– Нет. Мадам Расту звонит два раза, как все наши.
– Ну тогда, наверное, посыльный с букетом цветов, – мечтаете вы.
Увы, никаких цветов.
Вы видите перед собой упоминавшегося уже Тома́, предпоследнего возлюбленного Деточки, по-прежнему проживающего в ее квартире.
Ваша первая реакция – захлопнуть дверь. Однако он успевает просунуть в щель руку, и вы не решаетесь ее расплющить.
– Мадам! Мне надо с вами поговорить! – умоляет он плачущим голосом.
– Сейчас неподходящее время: я работаю! – отрезаете вы.
Он рыдает.
– Я больше не выдержу! Я что-нибудь с собой сделаю!
Начинается! Вы задумываетесь. А что если этот псих и вправду вскроет себе вены у вас под дверью? То-то будет скандал! Вот уж когда вы потеряете время...
Впускаете несчастного в гостиную, он плюхается в кресло Любимого Мужа, вы с Мельхиором усаживаетесь напротив на диване. Котик совершенно счастлив («В театр ходить не надо!»).
Тишина.
Тома́ громко всхлипывает.
Вы идете на кухню и приносите тряпку (чистую). Кандидат в самоубийцы утыкается в нее лицом и сморкается с адским шумом.
– Я без ума от Ализе, – бормочет он в тряпку. – Это женщина моей жизни. Я застрелюсь, если она от меня уйдет!
– Успокойтесь! Успокойтесь! Все уладится...
Разумеется, вы в это не верите. Как не верите и в то, что он покончит с собой. Вы такую песенку уже слышали, когда вам самой было двадцать. Однако возлюбленный ваш не только не бросился с Эйфелевой башни, как грозился, но всего через два месяца после вашего с ним разрыва женился на какой-то стюардесске. Кажется, брак не удался. Так им и надо. Эта мысль и сейчас еще, сорок лет спустя, тешит вашу душу.
А Тома́ все причитает.
– Она обещала, что будет любить меня всегда! Она мне это даже написала. Кровью!!!
Боже мой! У них ума как у десятилетних!
– Любовь – вещь очень хрупкая, – начинаете вы торжественно.
Бип-бип... Бип-бип...
Идете в кабинет, ищете телефон и наконец находите его под грудой бумаг.
– Алло! Я должна сообщить тебе важную новость, – звенит в трубке Деточкин голосок.
Так, так. Что еще?
– Я тоже, – произносите вы шепотом. – У меня сидит Тома́.
– Кто?
– To-ма́! Не помнишь уже? Ты ему кровью писала, что будешь любить его всегда!
– Что он делает у нас дома?
– Ревет.
– Он мне осточертел! – замечает ваша дочь.
Как мило.
– Могла бы и помягче выражаться, учитывая, что нянчиться с ним приходится мне. Он грозит покончить с собой, если ты его бросишь.
– Вот и отлично!
До чего же бессердечными становятся девицы, когда у них проходит любовь!
– Очень важно уметь расставаться друзьями, – произносите вы нравоучительно.
Ализе, разумеется, благоразумные материнские советы пропускает мимо ушей.
– Послушай лучше мою новость: родители Хоана хотят видеть тебя и папу.
– Что?
– Да! Они приехали на два дня в Париж из Баии, чтобы посмотреть выступление своего сына. Они приглашают вас сегодня вечером в «Крийон».
– Какой «Крийон»?
– Ну отель «Крийон», у них там номер.
– Они еще и миллиардеры?
– Не знаю, меня это мало волнует.
– Надеюсь, ты не собираешься замуж за Хоана?
– Ты прекрасно знаешь, что я не хочу выходить замуж. Но он мне предлагал уже семнадцать раз.
– Безумие! Сколько времени вы знакомы?
– ...Неделю, десять дней... – Деточка немного смущена.
– Неужели, по-твоему, за неделю и даже за десять дней можно понять, что полюбила человека на всю жизнь? Вы даже не говорите на одном языке, у вас разная культура, разное образование...
Само благоразумие глаголет вашими устами, разве нет?
– А кто тебе сказал, что я намереваюсь любить его всю жизнь? – спокойно парирует дочь.
Ну это уж слишком! Вы собираетесь с духом, чтобы произнести проповедь, достойную самого Иоанна Златоуста, но тут слышите, как в гостиной Тома́ начинает подавать признаки беспокойства.
