„Так в чем же дело? — спросишь ты. — Приглашай вскоре на свадьбу!“.
„А в том, что решительного шага он не делает“, - отвечу я.
Вот и все, моя дорогая Надежда. Написала с три короба, не обессудь.
Просто как-то зябко. От одиночества. От повсеместной несправедливости. От…
Ладно, а то заведусь снова.
До свидания. Целую крепко-крепко и еще крепче — обнимаю. Елена.
P. S. Зимою получу отпуск, и, может, выберемся с Димкой в родные края. Тогда увидимся и поговорим. Соскучилась по всех вами страшно».
Четверг. 21 августа. Полдень.Что такое жизнь? «Форма существования материи, закономерно возникающая при определенных условиях в процессе ее развития» —гласит «Философский энциклопедический словарь». Сергей Иванович Ожегов более демократичен, а, следовательно, и понятен: «Физиологическое существование человека, животного». Современный образованный индивид скажет: «Промежуток между рождением и смертью». «То, чему сегодня радуешься, словно дитя малое, а завтра проклинаешь, как палача» — уточнит менее образованный.
А что если посмотреть на вопрос под чисто математическим углом? Как именно? Да хоть сквозь призму привычных для поколения, выросшего при социализме и рожденных им, пятилеток (впрочем, среднесрочные планы развития используют многие государства).
Итак, срок активной жизни у большинства ограничивается шестьюдесятью годами. Разбиваем их на пятилетки. Получается двенадцать. Но ведь именно столько месяцев в году! Присваиваем каждой «пятилетке» названия: первая — январь, вторая — февраль и так далее. Выходит, каждому из нас предназначено прокантоваться на земном шаре — в здравом уме и трезвой памяти — один-единственный Условный Год. Двадцать тебе — апрель, разгар весны. Сорок стукнуло — август, последний месяц лета: осень не за горами. Смотришь, а там и зима стучит в окно…
В лаборатории «Вечный календарь» занимал почетное место на стене. Рядом с графиком отпусков, напоминая, что на грешной земле бренно все, включая восемнадцать дней заслуженного отдыха.
— Жаль только, — ехидничал, как обычно, Николай, — что наш «Календарь» нельзя всучить спонсорам в виде выполненного пункта договора. В противном случае, представляете, какой триумф ожидал бы украинскую науку! Небольшой коллектив — и вдруг разработка на уровне мировых стандартов.
Николай тоже недавно появился у них: перевели из структурного соседнего подразделения, где уже год не видели зарплаты. Видимо, имел своих людей в руководстве или где повыше. Однако уже успел стать своим. Занимаемую должность парень с присущим ему чувством юмора определил так: младший научный — по жалованью, старший — если нужна достойная кандидатура для поездки, нет, не за границу, а на склад за материалами для шефовой дачи. Все согласились, что он недалек от истины и умеет творчески мыслить.
Атлетически сложенный, с правильными чертами лица новичок, лицезрея которые не одна записная красавица испустила вздох, вдобавок к этому еще и блестяще играл на гитаре. Если приплюсовать еще нешуточное увлечение греческой философией, то становилось ясно: быть душой любой (любящей пустую болтовню или умную беседу) компании ему было написано на роду. В то же время о мягкости, но отнюдь не безволии и нерешительности, говорил недостаточно очерченный и чуточку скошенный подбородок, а плотно прилегающие уши — о недюжинном интеллекте и цепкой памяти.
…На обеденный перерыв в бытовке, не ремонтированной со времен социализма, собрались Елена, Николай, Пеликан и Фомингуэй.
Несколько пояснительных слов о прозвучавших кличках.
Пеликаном за молчаливость прозвали Василия (как известно не только орнитологам, эта птица — самая тихая из пернатых). Он действительно любил всех без исключения представителей фауны — летающих, бегающих, ползающих, передвигающихся скачками и пятящихся назад. Дома держал, кроме породистого боксера и персидской кошки, хомяка, ужа, ежа и полоза. Поскольку супруга ухаживать за этим зоопарком уже давно наотрез отказалась, холил и лелеял «выводок» глава столь многочисленного семейства. И настолько уходил в общение с братьями меньшими, что постепенно они во многом заменили ему людей. Василий замкнулся в себе, стал необычайно молчаливым и на любое обращение к нему откликался с видимой неохотой. Казалось, он и на работе вел немой диалог со своими питомцами. Впрочем, на служебной квалификации это не сказывалось.
Интереснее история с Михаилом Фоминым. Он, выполняя скромные обязанности лаборанта с незапамятных времен, пробовал себя — по мнению окружающих, исключая горячо обожаемую тещу, безуспешно, — еще в поэзии и живописи. Изредка, если сильно повезет, тискал бездарные статейки в какой-нибудь из расплодившихся, подобно мухам-дрозофилам, газет. Реже — выставлялся в школе, где училась дочь, в качестве самодеятельного художника. Но мнил о себе, как о талантливой личности, которую затирают и не понимают. Любил посудачить о кумирах с нарочитой небрежностью — как о коллегах, не более. Особенно на этот счет «везло» Хемингуэю. Производное от фамилий — великого писателя и лаборанта — и стало кличкой последнего.
Проливал творческий пот в лаборатории Бородач — старший научный сотрудник с редкой даже для потомка запорожских казаков фамилией Задерихвост. Особо разговорчивым назвать его тоже язык не поворачивался. Но, если обстоятельства того требовали, за словом в карман не лез. Говорил в таких случаях темпераментно и горячо. И, главное, всегда — по сути. Что еще? В пору студенчества женился. И, случится же такому, жена влюбилась в богатого аспиранта-африканца и укатила с ним куда-то в Малави.
Лицо Бородача украшал шрам — следствие неразумных детских шалостей. Как-то подростки, найдя в лесу патроны, бросили их костер. Им несказанно повезло: пострадал только Хвост, как именовали старшего научного в те далекие годы других игрищ и забав. По мнению Елены, единственной представительницы прекрасного пола в лаборатории, шрам придавал их коллеге разительное сходство с суровым спартанцем.
Нехитрую обеденную трапезу (куда только девались спонсорские иены?) с остальными Задерихвост до последнего времени разделял крайне редко: предпочитал ездить домой, благо у него была машина и всегда находилась лишняя гривня на бензин. Но вот уже месяц регулярно приносил снедь с собой. Приболела матушка, объяснил он, и ей стало трудно готовить и днем, и вечером. Вот и сегодня ввалился в бытовку, где уже хлопотали остальные.
— Да помоет посуду и уберет со стола, — тут же провозгласил Николай, — всяк сюда входящий … в последнюю очередь!
