твоей. Так что, давай, на черномазых сосредоточимся.
Макс угрюмо и очень громко дышал.
Я сидела в углу, стараясь не шевелиться.
Дима прочистил горло:
– Макс, хватит! Ты не виноват в том, что твой биологический отец, так уж вышло, был тем, кем он был. Ты мой брат, я тебя люблю, как родного брата. И то, что Саня, этот бедный ублюдок, похожий на лишаистого хомяка, назвал тебя черным, это – твоя единственная беда? Серьезно? А что он должен был ей сказать после того пассажа о проститутках, которые предлагают ему остаться друзьями? Это ниже пояса было… Он просто ударил в ответ.
– И тем не менее, он в ответ оскорбил меня.
– Нет, Макс! Не переворачивай. Ты давно хотел освободить хату, сам говорил. Хотел Ангелу забрать к себе, а тех двух с балласта скинуть. Ты просто воспользовался случаем. Просто все зашло слишком далеко… Он хотел оскорбить ее. Потому что так уж в мире заведено, что белые ценятся чуть дороже, чем мы.
– Дима, – вмешалась я. – Ты, хоть, не начинай!..
– Тебя это не задело?! – тут же вмешался Кроткий. – Скажи, что тебя не задело!.. Давай, скажи ему. Как ты там языком давилась, стояла.
– Я? Ха! Да я гордилась, представь себе, что у меня были такие мужчины! Прости, Дим… Это все равно, что тебе кто-то из тех, кого Соня раскрутили и не дала, скажет, что ты в нанайку суешь. Ты обидишься или посмеешься?
– Я пристрелю, – сказал он.
– А мне было смешно. Когда какое-то чмо, как Саня, кичится тем, что в его паспорте стоит «русский». Если б я не боялась, что он мне врежет, то ржала бы. Вот и давилась стояла. Смехом.
Судя по молчанию Макса, он тщательно обдумывал сказанное.
– Саня – мокрица двуличная. Я был и остаюсь при своем мнении: курьера Толстый взял. Толстый. Он описал Малого, согласен. Но зачем Малому, вдруг, убивать тебя? Смысл? Ты его вырастил!
Дима прокашлялся.
– Тот мужик, у сауны… Которого я тогда запиздил в аффекте, ты помнишь?.. Это был их отец. Возможно, Олег узнал.
В комнате вдруг стало темным-темно. Облако закрыло луну. Даже гроза за окном, как будто утихла.
Макс чуть слышно прочистил горло.
Дима встал, задернул шторы и включил лампу. Свет ударил в глаза. Я зажмурилась и прикрыла их ладонью, как козырьком.
– Ты поэтому не ремонтируешь дом? – перебил Кроткий. – Думаешь, что все кончено, раз уж эта мальчиковая группа в берцах решила мстить за какого-то спермодонора, которого Олег никогда не видел? Серьезно?
– Да в жопу дом, – сказал Дима. – Его отожмут, как только меня не станет.
– Кто отожмет? – возмутился Макс, вскидываясь и так ударил себя в грудь, что звук был, словно били по барабану. – Толстый? Олег? Самому не смешно? Думаешь, я позволю кому-то у твоих детей дом отжать?
– А тебя не будет, – спокойно ответил Дима. – Ты побежишь валить Толстого. Хороший будет момент, пока вы друг с другом быкуете…
Я не выдержала и разрыдавшись, выбежала из комнаты, едва не убившись о дверь. Лишь в ванне, всхлипывая над раковиной, в которую с шумом стекала вода, я поняла, что Дима знал, что я не выдержу. Не потому ли попросил присутствовать при их разговоре?
Выходя из ванной, я услышала, как Кроткий сказал:
– …а я тебе говорю, я с тобой в Комсомольск поеду. Веришь Толстому, вот и докажи.
МАРТ 2005.
Глава 1.
«Потому что я так сказал!»
За завтраком мы оба молчали.
Солнце сияло в окна, словно начищенное вчерашней снежной грозой. Белое, ослепительное. Я мешала овсянку, не в силах прогнать из мыслей вчерашний сон.
Дима всегда был кандидатом в самоубийцы. Когда его черный джип срывался с места, загребая асфальт колесами, как рвущийся с поводка ротвейлер, казалось, он через пару метров взлетит, чертя в чистом небе белые линии.
Он водил хорошо, почти гениально. Но хорошие пловцы тонули чаще плохих. Хорошие водители чаще, чем плохие водители, совершали ошибки. Машины переворачивались, у машин взрывались колеса, машины, не вписавшись в резкий вираж, вылетали на встречную полосу… Ремни безопасности же, в теперешнем понимании существовали для трусов. И для самоубийц… Попробуй, будучи пристегнутым поперек груди, пригнуться быстрее пули.
Я смотрела на Димин профиль, сосредоточенный и ужасно мрачный, и думала: как мне рассказать ему? Хотя бы для того, чтобы сон не сбылся. Мы уже имели сегодня пренеприятный разговор, когда, проснувшись в холодном поту, я достала коробку с картами и полетела на кухню, свалив по дороге стул.
Он мне уже намекнул, куда засунет мне мои предсказания. Жутко прозвучало в ночной тиши.
При свете дня я храбрее не стала.
Все еще жил в памяти жуткий, до яви холодный сон. Была зима. Ослепительно-белая и холодная. Типичная хабаровская зима. Такая же, как там, за окном. Голубое небо, солнце и белый-белый, только что выпавший снег. На пустой парковке стояла машина. Неправильно, полубоком, занимая сразу три парковочных места, чего Дима раньше не делал.
Я шла туда, влекомая непонятной необходимостью, что кажется такой логичной во сне. И видела, что машина искорежена, словно трижды кувыркнулась по дороге прежде, чем встать на колеса. Окно водителя было покрыто инеем. Но не со стороны улицы, как это обычно бывает. Снаружи.
Он скрипнул, почти как снег под ногами и стекло, рывками, начало опускаться вниз. Из салона дохнуло холодом и железом. Дима повернул ко мне бледное, как иней лицо и открыл глаза. Черные и страшные от запекшейся мертвой крови.
Проснувшись, я выглянула в окно и первое, что увидела, это ослепительно-белый, сверкающий под солнцем, снег… И вспомнила, как однажды, еще в Корее, смеха ради гадала: будет ли свадьба с ним? Да? А роман с Максимом? Тоже – да? А с Диминой любовницей?.. Тоже?! Боже-боже! Да так мне времени не останется…
Все сбылось.
– Ты в Комсомольск по трассе поедешь? – спросила я.
Дима поднял голову и открыл глаза, словно там, во сне. Это был его привычный, «вампирский» образ. Когда Дима сдерживался, чтобы не заорать. Мысль о том, что я смысл его жизни, никогда не мешала ему спускать на меня собак. Особенно, когда я лезла не в свое дело.
И все-таки…
Трасса Хабаровск – Комсомольск имела на совести больше жизней, чем Дима. Даже с учетом тех, что он убил на войне. Ровная, прямая, она заставляла забыть о скорости. Достаточно было легкого прокола и шины взрывались, заставляя автомобили взлетать.
Весной все становилось еще печальнее. Днем все таяло, в ночи замерзало. А сегодня еще и снегом сверху припорошило.
Будь моя воля, я расставила бы вдоль трассы столбы с плакатами: «Ты пережил девяностые, чтобы сдохнуть здесь?!» Но шутки шутками, а Дима совсем недавно рассказывал мне о том, как разбился целый кортеж, когда на дорогу, в недобрый час выбежала косуля.
– Да.
Я закусила губу, стараясь не завизжать,
