Мадам Сутсос, худенькая, маленькая дама, одетая с ног до головы в черное, с шарфом, накинутым поверх белых волос, плохо говорила по-английски. Ее слова по большей части переводили для меня Василис или Пол, но я скорее угадала, чем поняла, с каким волнением она приняла Ники. Она взяла мальчика за руку и долго смотрела на него глубоко посаженными черными глазами, качая головой и улыбаясь, почти со слезами. Я несколько раз услышала имя «Алексис», потом Василис повернулся ко мне и ласково сказал:
— Кузина Эфезия считает, что Никос прекрасен, как утро. Она говорит, что он выглядит совсем как Алексис в его годы. — Его тонкогубый рот искривился в улыбке, когда он добавил: — Она говорит, что боги благословили тебя.
Нам подали закуски, что всегда делалось в первую очередь в каждом греческом доме. Блюдо темных вишен в компоте — традиционные «мед во рту» — и маленькие сладкие пирожные из миндаля и меда. Был подан и ликер или, на выбор, обычный черный турецкий кофе.
За окнами маленькой затемненной комнаты солнце играло в листве всеми оттенками зеленого цвета, а из глубины вымощенного плитками сада раздавались звуки льющейся воды. Это заставило Ники подойти к зарешеченной двери и выглянуть наружу.
Он сказал:
— Мамочка, там фонтан, как у нас дома.
Он имел в виду Меленус. Было странно, что Ники уже считал остров домом.
— Можно мне выйти? — спросил он, открывая дверь.
Пол сказал что-то мадам Сутсос, и она улыбаясь кивнула.
Он шире открыл дверь и сказал:
— Иди, Ники. Можешь все осмотреть. — Потом оглянулся на меня: — Ты, может быть, тоже хочешь осмотреть сад, Стейси?
Я поймала взгляд его черных глаз и поднялась:
— Да, мне бы очень хотелось. — Я улыбнулась старой даме, сказав на моем ломаном греческом: — С вашего позволения.
Леда посмотрела на Пола и сделала движение, будто тоже хотел пойти с нами, но еще до того, как она успела подняться, Василис посмотрел на нее и сказал:
— Не затрудняйся и не ходи с ними, моя дорогая. В саду жарко, а ты выглядишь усталой. Кроме того, кузина Эфезия хочет наслаждаться твоим обществом как можно больше, пока ты здесь.
Мы вышли из дверей на террасу. Солнце пылало на выцветшем небе; аромат роз и гвоздик разливался в воздухе, а циннии, герани и маргаритки сверкали, как драгоценные камни, среди темной зелени кипарисов.
Мы с Полом направились к журчащему фонтану. Под свисающими ветвями и листьями огромного орехового дерева, которое создавало зеленый навес над нашими головами, было поразительно прохладно. Пол протянул руку, сжал мои пальцы и еле слышно проговорил — так, чтобы не слышал Ники:
— Дорогая, я так отчаянно люблю тебя. И я должен поговорить с тобой.
Я почувствовала, как его губы коснулись моей шеи, и повернулась к нему, ощутив волну восторга при этом прикосновении. Я так хотела быть в его объятиях, хотела, чтобы он целовал меня! Но все, что мы могли позволить себе, — это быстро коснуться, улучив мгновение, друг друга, изо всех сил сжать руки и посмотреть в глаза.
Я прервала, наконец, это мучительное молчание, сказав:
— Ты хотел поговорить о Леде? Ты смог рассказать ей?
Он нахмурился и покачал головой:
— У меня не было возможности. Я хочу попытаться сегодня вечером, если мне удастся остаться с ней наедине на яхте Рауля.
Я закусила губу.
— Я так боюсь, что… О, Пол, я надеюсь, что она не влюблена в тебя! — Эти слова вырвались помимо моей воли.
— Нет-нет! — изо всех стараясь быть убедительным, воскликнул он. — Она цепляется за меня, но Леда всегда была такой. Она очень зависимый человек. — Пол прервался, так как к нам приближался Ники.
— Мамочка, там маленький забавный человечек из камня! Пойдем посмотрим.
Пол и я быстро отодвинулись друг от друга, опустив руки.
— Хорошо, малыш. — Я развернулась и взяла сына за руку. Пол последовал за нами.
Ники обнаружил статую Пана, фигурку человека с козлиными ножками. Держа у своих губ дудочку, он застыл в некоем танцевальном па среди ярких цветов.
— Это Пан, — сказала я Ники. — Он был богом, который защищал пастухов и стада овец и барашков. Он жил в местности, которая называлась Аркадией.
Ники внимательно слушал, глядя на меня своими черными глазами. Когда я замолчала, он положил ладошку на поднятую вверх каменную руку статуи:
— Он мне нравится. Он ведь сказочное существо, да?
У меня и Пола больше не было возможности поговорить друг с другом. Через несколько минут к нам подошла Леда.
— Кузина Эфезия хочет, чтобы Никос вернулся. Она хочет показать ему что-то.
Это был очаровательный сюрприз. Сутсос заказала миниатюрный портрет Алексиса. Какой-то неизвестный художник изобразил его ребенком лет двенадцати и заботливо оправил портрет в золотую рамку, украшенную маленькими драгоценными камнями. Этот Алексис хоть и был значительно моложе, чем во время нашей встречи, но все же мало отличался от того мальчика, в которого я когда-то влюбилась. Темные глаза с черными ресницами улыбались, локон черных волос, шелковистый, как у Ники, спадал на чистый лоб. Я долго смотрела на портрет, чувствуя, как на глаза набегают слезы. «Алексис, — думала я, — Дорогой Алексис! Не сердись на меня, пожалуйста, за то, что я люблю Пола. Я всегда буду любить и тебя тоже. И помнить о тебе».
Мадам Сутсос внимательно наблюдала за мной. Глубоко посаженные глаза были будто прикованы к моему лицу, она явно старалась прочесть мои мысли. Взяв мои руки в свои маленькие сморщенные ладони, она участливо сжала их.
Я все еще держала миниатюру в руках. Мадам сказала что-то по-гречески. Василис наклонил голову и перевел:
— Кузина Эфезия говорит, что это тебе — подарок.
Я взволнованно улыбнулась и ответила на плохом греческом:
— Большое, большое спасибо! — Поскольку я не могла выразиться лучше, то импульсивно нагнулась и поцеловала щеку в мелких морщинках.
Мы скоро уехали, отказавшись от новых сладостей и приторного вина. Я попрощалась с кузиной Эфезией и еще раз поцеловала ее, а она подняла руку в жесте, в котором объединялись прощание и благословение, и произнесла по-гречески какую-то фразу. Я покачала головой, показывая, что не поняла, но, когда уселись в машину, спросила Пола, что она сказала.
Он посмотрел на меня одновременно нежно и тепло, словно не принимая во внимание присутствие Василиса и Леды.
Но Леда не отрывала от нас взгляда. Потом сказала с резкостью, не свойственной ее обычной мягкой манере:
— Кузина Эфезия — очень старая женщина. Это уже признак старческого слабоумия — делать глупые замечания.
В этот вечер мы ужинали на «Л'Аттик», а после сошли на берег и прошлись немного по городу. Пол шагал вместе с Ледой. Они так увлеклись разговором, что отстали от остального общества и, наконец, просто пропали из виду. Естественно, мне было интересно узнать, что Пол говорит Леде, каким образом даст понять, что мы влюблены друг в друга.
