Дэймон не знал, что ответить. Он не был знаком с тем человеком, но понял его боль. Пережив страшную трагедию, он научился сострадать людям и теперь чувствовал чужую боль как свою. Он не мог спокойно пройти мимо. Возможно, ему надо было помогать другим еще и потому, что сам он оказался беспомощен перед постигшим его горем.
Ему было стыдно за свое недавнее прошлое, когда он был так занят только собой и не понимал, что другим людям может быть плохо, и, уж конечно, не пытался им помочь.
— Нет, — сказал он, — я не знаю его.
— Он казался таким растерянным, — осмелилась она заметить.
— У него сына арестовали. Он не знал, что делать. Он простой человек. Шахтер.
— О боже.
Дэймон не сказал ей, что сразу позвонил по сотовому телефону своему адвокату, который сейчас уже должен быть в самолете на пути в Роксбери, чтобы помочь сыну шахтера.
— Думаю, у него все будет хорошо, — проговорил он уверенно.
Женщина рядом с ним улыбнулась, и ему захотелось, чтобы она улыбалась ему всегда.
Он думал о том, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на нелепую вражду. Как было бы хорошо, если бы Тортоны и Монтегю не враждовали. Может быть, они могли бы использовать свой авторитет, чтобы совершить что-то по-настоящему благородное, дать людям пример того, как сделать мир лучше. Может быть, они тогда оправдали бы то уважение, которое им выказывали на каждом шагу.
Надо просто любить ближнего, как самого себя.
Он покачал головой, горько улыбаясь своим мыслям.
Чуть больше года назад он был человеком, живущим совсем другой жизнью: управлял семейным бизнесом, играл в гольф и поло, занимался плаванием. С молодой женой они ходили на приемы и балы, отправлялись в круизы.
В их жизни не было места попыткам сделать мир лучше.
Старый монах, брат Раймонд, к которому Дэймон начал регулярно ходить после смерти жены и сына, не уставал повторять, что надо всегда надеяться на чудо, что после горя обязательно будет радость. Монах твердо верил, что ничто в мире не происходит случайно.
Тогда Дэймон не верил ему.
И вот сегодня вечером, сидя рядом с милой и, в сущности, совершенно незнакомой ему женщиной, он впервые почувствовал, что монах прав. Его чувство было подобно огоньку, мерцавшему в окружавшем его мраке. Дэймон постепенно становился таким, каким был раньше. Ему было странно ощущать, что мерцающий огонек обещает будущее. И надежду, непонятным образом связанную с красивой незнакомкой, которая спокойно сидит рядом с ним в его автомобиле, летящем сквозь черноту ночи по дороге, освещенной яркими фарами.
— Да это же домик Белоснежки и семи гномов! — воскликнул принц, когда фары его машины осветили побеленные стены, чистые окна и тяжелую деревянную дверь.
— Сейчас вы увидите самого главного гнома, — прошептала она.
Рэйчел очень любила флигелек, который ей удалось снять за весьма умеренную цену вскоре после приезда в Тортонбург. Когда-то здесь жил садовник. Домик был расположен в замечательном районе неподалеку от старых особняков, стоявших в окружении высоких деревьев среди обширных лужаек. Принц Дэймон был прав, ее жилище действительно похоже на домик Белоснежки и семи гномов.
Ее удивило, что человек, который выглядел таким прагматичным, таким приверженным долгу, таким взрослым, подобрал довольно верное и причудливое сравнение. Удивило и обрадовало. Отец ее дочери Карли, Брайан, скорее всего, посчитал бы, что «Белоснежка» — это название стирального порошка. Или, того хуже, нового наркотика, которого он еще не пробовал.
Она потянулась к ручке дверцы, но он остановил ее, вышел из машины, обошел вокруг и открыл дверцу для нее. Рэйчел растерялась и почувствовала, как запылали у нее щеки.
Она пошла по извилистой, вымощенной камнем дорожке впереди него, нащупывая в сумочке ключ. С мягкой решимостью он забрал у нее ключ и вставил в замок.
К столь старомодной вежливости она не была приучена.
Когда они встречались с Брайаном, тот даже не подходил к двери. Он сидел на своем сверкающем ревущем мотоцикле, сигналя, пока она не выходила.
— Я возьму ключ от вашей машины, — сказал он, — и попрошу пригнать ее как можно быстрее.
— Что вы, не нужно, я вернусь за ней завтра.
— Нет, не вернетесь. Я убедил вас оставить ее там, я и должен ее возвратить.
— Благодарю вас. У меня красный «фольксваген», он стоит напротив того места, где стояла ваша машина.
— Я прослежу, чтобы все было сделано как следует.
Она подумала, что с течением времени могла бы привыкнуть к такой заботливости.
Принц Дэймон легонько толкнул дверь, и громкий смех Карли вырвался из открытой двери. От заливистого смеха малышки Рэйчел всегда охватывало счастье. Она старалась делать все, чтобы Карли никогда не чувствовала себя незаконнорожденной, покинутой отцом, чтобы ее детство было наполнено смехом, теплом и любовью. Сама Рэйчел провела безрадостное детство, поэтому в юности искала что-то, чего никогда не имела, но в существование чего верила всем сердцем. И когда встретила Брайена, то совершила старую как мир ошибку, приняв страсть соблазнителя за любовь.
Рэйчел жестом пригласила принца войти, но тот не сразу последовал за ней, с некоторым опасением заглянув в гостиную поверх ее головы.
— У вас есть ребенок? — спросил он.
Она думала, что он уже догадался. Ей казалось, что все слышали, как грубо Креншоу говорил об ее талии.
Такое случалось с нею множество раз, с тех пор как родилась Карли: мужчина проявлял к ней интерес, пока не обнаруживал, что у нее есть ребенок. Со временем ей пришлось выкинуть из головы все свидания и всех мужчин вообще.
— Дочка. Ей год и восемь месяцев, — ответила Рэйчел.
Она напомнила себе, что интерес принца Дэймона из Роксбери к ней — совсем другого рода. Он лишь хотел вызволить даму из беды, как он сам выразился, и все. Глупо думать о чем-то еще. Миры, в которых они жили, не соприкасались.
И она не была Спящей красавицей, которую принц хочет поцеловать.
Она была матерью-одиночкой, пытающейся сделать все возможное для своего младенца.
На верхней ступеньке узкой лестницы появилась Карли. Плюхаясь со ступеньки на ступеньку, выставив вперед ножки в ползунках, она начала съезжать вниз на своем памперсе. Ее белокурые кудри подрагивали вокруг щек, разрумянившихся от напряжения и восторга.
Рэйчел опустилась на одно колено и распахнула объятия навстречу малышке.
— Мамааааа!
Карли сползла вниз, встала и, удерживая равновесие широко разведенными руками, побежала к маме, поскользнулась на овальном коврике, наклонилась и упала в руки Рэйчел, чуть не свалив ее. Смеясь, позабыв о своем высокородном госте, Рэйчел обхватила Карли, спрятав лицо в шелковистых волосиках, поднялась на ноги и закружила малышку, пока та не завопила от удовольствия.
