Он подумал и недоверчиво спросил:
— Значит ли это, что я могу вернуться сюда к обеду?
Тори просто онемела от такого нахальства, но, взяв себя в руки, строго сказала:
— Если только принесете обед с собой или сами его приготовите.
Девон удивленно поднял брови:
— Спасибо за любезное приглашение.
— Пожалуйста. Спасибо и вам — за завтрак. До свидания.
С обычной своей веселостью Девон быстро опустил рукава рубашки, накинул пиджак и вышел, попросив на прощанье не сердиться на него.
Оставшись одна, Тори долго сидела, держа в руке недопитую чашку кофе. Машинально сделав глоток, она чуть не подавилась из-за внезапно охватившего ее приступа смеха. Прокашлявшись и перестав смеяться, Тори поднялась с кресла и поставила чашку на стол. Она думала о том, что для нее было бы лучше не продолжать знакомства с Девоном Йорком. Тори могла бы привыкнуть к нему, а поскольку она уже дважды имела возможность убедиться в том, что за внешностью этого беззаботного весельчака скрывается острый, проницательный ум, привыкнуть к обществу Девона Йорка было бы для нее в самом деле очень опасно.
В одиннадцать утра у входа раздался звонок. Тори подумала, что вернулся Девон, но она ошиблась. Открыв дверь, она увидела рассыльного, в руках у которого была огромная корзина красных роз на длинных стеблях, какие обычно дарят новобрачным. Такого количества цветов Тори никогда не видела. Еще не придя в себя от изумления, она отнесла корзину в гостиную и поставила ее на низкий столик у французского балкона, выходившего во внутренний дворик-патио. При этом она заметила, во-первых, что цветы были сделаны из шелка, и что, во-вторых, в них была вложена записка.
Это была небольшая карточка, заполненная по-мужски твердым, почти геометрическим почерком, выдававшим руку умного и практичного человека. Когда-то Тори пришлось в творческих целях, да и из простого любопытства, познакомиться с графологией, она увлекалась ею и теперь и, прежде чем прочитать записку, по привычке обратила внимание на почерк.
Тори подумала, что если бы не знала наверняка, кто написал записку, то никогда бы не предположила, что это почерк Девона Йорка. Писал явно очень умный, высокообразованный, немногословный, практичный и последовательный в своих поступках мужчина. Каждая черточка здесь дышала уверенностью в себе, твердостью, гордостью, граничащей с высокомерием, пунктуальностью, непогрешимой логикой, математическим расчетом, абсолютным самоконтролем.
В общем мало что напоминало ей в этой записке того обходительного незнакомца, который весело готовил для нее утром завтрак.
Тори нахмурилась и прочла записку. То были строки английского поэта Джона Донна:
Кто любит не до самого конца,
Тому подобен, кто выходит в море,
Чтоб испытать одну болезнь морскую.
Тори поставила карточку на полку камина и с минуту задумчиво смотрела на нее. Потом перевела взгляд на висевшее над камином зеркало.
Она увидела отражение женщины с длинными черными, как вороново крыло, волосами, свободно падающими на плечи и обрамляющими покрытое золотистым загаром лицо, придавая ему очертания сердца. На нем слишком большими казались глаза, обычно серые, которые могли быть то зелеными, то синими, то фиолетовыми, то карими. Чуть вздернутый нос тоже был очень хорош, хотя и не нравился самой хозяйке. Необычность ее внешности придавали слегка выступавшие скулы, унаследованные — так же, как иссиня-черные волосы и склонность к самоуглублению — от далеких цыганских предков.
Тори знала, что как две капли воды походит на свою прапрабабушку по отцовской линии, которая была цыганкой. Она бережно хранила ее портрет, написанный маслом, потому что чувствовала внутреннюю близость к этой женщине. Тори еще предстояло распаковать портрет и повесить его на стену.
Она снова придирчиво посмотрела на свое отражение. Как художница Тори не могла не знать, что красива от природы, но, как и всякая женщина, любила заниматься собой. Она подумала: как будет удивлен Девон, когда увидит ее снова. Жалкое, ноющее существо, каким она предстала перед ним утром, мало чем напоминало женщину, чье лицо отражалось сейчас в зеркале. Тори относилась к тем представительницам прекрасного пола, которые утром, встав с постели, выглядят отнюдь не лучшим образом. По утрам ее бледное, с безжизненным взглядом лицо никак не могло претендовать на особую привлекательность. Только после чашечки кофе и душа, походив немного по комнате, она начинала чувствовать себя по-человечески.
Это огорчало ее, потому что всю свою жизнь она старалась развеять распространенное мнение, будто бы все художники — рассеянные, вздорные существа, ведущие беспорядочный образ жизни и равнодушные к одежде. Тори гордилась своим умением логически мыслить, преданностью профессии художника, которой она занялась по призванию, и в то же время совсем не хотела быть «синим чулком».
Отступив назад, она продолжала изучать свое отражение в зеркале. Чересчур худа, критически заметила она про себя. В чем только душа держится! Хрупкость фигуры подчеркивал свитер ручной вязки из мягкой шерсти с отворачивающимся воротником типа «хомут». Тут похудеешь, подумала Тори. Напряженная работа, все время жара, к тому же она никогда особенно не заботилась о еде. Однако, несмотря на свою хрупкую внешность, Тори была сильной и настойчивой.
Она провела ладонями по обтянутым джинсами стройным бедрам. Газель, с легкой грустью вспомнила она свое детское прозвище. Отец назвал ее так за длинные ноги и привычку вечно куда-то бежать. Из нее не получилось длинноногой, рослой девушки, как предрекали ей в детстве. Она была невысока и не любила спешить — это отнимало лишнюю энергию и вообще не имело, по ее мнению, никакого смысла.
Тори вздохнула и снова взяла в руки карточку, присланную Девоном. Она вдруг четко осознала, что самое лучшее для нее сейчас — закрыть двери и никогда больше не видеть этого человека, потому что, если то, что она узнала по его почерку, соответствует действительности, он — один из самых противоречивых и сложных людей, каких ей когда-либо приходилось встречать.
Тори не была склонна к абстрактным размышлениям, она больше доверяла своим впечатлениям о людях. Ее анализ основывался на многолетних наблюдениях и на том, что называют «художественной интуицией», хотя ей и не нравилось это определение. Она ошиблась лишь однажды: когда позволила своим чувствам пренебречь тем, что говорил ей разум.
Прежде чем поставить карточку на место, она снова задумалась, прикусив губу. Этот человек-загадка не выходил у нее из головы. Стараясь отогнать назойливые мысли, она принялась распаковывать вещи. Прежде всего, осторожно развернула старинную изящную вазу. Она, как и портрет прапрабабушки Магды, была частью доставшегося ей наследства. Сев по-турецки на пол рядом с грудой упаковочной бумаги и стружек, Тори взяла вазу и принялась ее разглядывать.
