Рэйчел не сразу поняла жестокость своих слов, пока не увидела его внезапно побледневшее лицо.
— Вообще-то, думаю, он собирался сообщить, — поспешно уточнила она. — Если бы все шло по плану. Они подали заявление о регистрации брака по всем правилам! Но им пришлось поторопиться…
Как только необходимость убеждать пропала, вся ее воинственность исчезла, осталась только тоска. Воспоминания сдавили горло, душили ее, ей опять захотелось плакать.
— Я была их свидетельницей. — Она уже не сдерживала слез, и они ручьем струились по щекам. — В отдельной палате. Грег…
— О Боже!
Свадебные приглашения разлетелись, как огромные снежинки, по толстому ворсистому ковру. Габриэль вдруг подался вперед и с неожиданной нежностью обнял ее и прижал к себе.
— Присядь.
Они сели на диван, и он начал гладить ее блестящие каштановые волосы, прижимая ее голову к плечу.
— Я, наверное, должен просить прощения, — хрипло пробормотал он. — Мне следовало знать, что ты не будешь лгать мне.
Но эти тщательно подобранные слова не пролили бальзам на ее душу, ведь Габриэль по-прежнему считал, что они с матерью любой ценой хотят завладеть домом, в котором он родился и вырос, предъявить свои права на него. А она еще пыталась поддеть его…
— Прости, — всхлипывала Рэйчел, поднимая к нему полные слез глаза. — Не надо было мне говорить…
— Шшш, — прошептал он, приложив палец ей к губам.
Сердце Рэйчел заколотилось. Она боялась этого чувства, боялась жесткой груди, к которой прижималась щекой, боялась сильных рук, обнимавших ее.
Ей хотелось выплакаться, но она знала, что тогда совсем раскиснет. Надо было взять себя в руки и молиться, чтобы он поскорее отпустил ее, чтобы тело перестала бить эта неуемная дрожь, чтобы по каждому нерву не бил электрический ток.
— Не вини себя, — продолжал Габриэль. — Твоей вины нет. Виновата та проклятая ситуация, в которой мы оказались. Я… немного раздражен…
Его губы скривились, у Рэйчел невольно вырвался нервный смешок.
— О Боже, Габриэль, я могла бы догадаться. Ведь у тебя даже не было возможности попрощаться с отцом.
Глаза цвета эбенового дерева потемнели, краска сошла с лица. Рэйчел попыталась выпрямиться и не встретила сопротивления. Руки Габриэля ослабли, но он, похоже, даже не заметил этого.
Рэйчел опять почувствовала угрызения совести.
— Хочешь… хочешь, я расскажу, как все?.. — неуверенно начала она и увидела, как его глаза быстро закрылись, но успела уловить в них неожиданно вспыхнувший блеск.
Он на секунду прижал пальцы к векам и сделал глубокий, болезненный вдох.
Однако, когда он открыл глаза, они снова были чисты и спокойны. Немыслимый, почти нечеловеческий контроль над собой, который никогда не покидал Габриэля, за исключением одного, очень памятного Рэйчел случая.
— Если не трудно.
Было бы ложью сказать — нет, не трудно. Но это то немногое, что она может сделать: в конце концов, каковы бы ни были между ними отношения, ни при каких обстоятельствах она не согласилась бы сегодня поменяться с ним ролями.
— Не катастрофа убила твоего отца. Доктора сказали, что травмы вполне поддавались лечению. Но в машине «скорой помощи» у него случился обширный инфаркт — вероятно, в результате шока. Врачи стабилизировали его состояние, и он фактически шел на поправку, но…
Рэйчел тряхнула головой, вспоминая кошмар второго, совершенно безумного ночного звонка из госпиталя. Телефон зазвонил, едва они вернулись домой, спустя час после скоропалительной свадьбы.
— Возможно, Грег знал — имел какие-то предчувствия. Потому что именно он настаивал на свадьбе там и тогда. Но он выглядел таким счастливым, Габриэль… — Инстинктивно она почувствовала, что он хочет знать как можно больше. — Он был так уверен, так бодр, у него ничего не болело. Врачи сказали, что все случилось мгновенно, он не успел даже понять. И он думал о тебе. Он просил передать, что любит тебя и гордится тем, что ты делаешь в Америке. Он… он еще говорил, что надеется, ты сможешь признать нас как своих близких, как свою семью…
Только тут Рэйчел заметила, что ее пальцы сплетены с пальцами Габриэля и их руки все еще лежат у него на колене. Пальцы его непроизвольно сжались, едва она попыталась высвободиться.
— По крайней мере спасибо и за это, — угрюмо проговорил он.
— Я должна была рассказать. — Она не могла оторвать взгляда от сплетенных рук. — И он знал, что ты едешь сюда.
Он дернулся. Быстро взглянув ему в глаза, Рэйчел застыла, парализованная темным пламенем, бушующим в них.
— Кто ему сказал?
— Я.
Она не знала, как он отнесется к этому признанию. В конце концов, именно из-за нее и ее матери он оставил этот дом и больше четырех лет не видел отца.
— Спасибо.
Простота и искренность этого ответа тотчас напомнили Рэйчел одну давнюю ночь и слова, которые он тогда говорил, обещания, которые давал и которым она верила — глупо, наивно, слепо.
— Я сделала это ради Грега. — На последнем слове голос у нее дрогнул. — Он много значил для меня. В конце концов, он был мне вместо отца.
Слезы снова потекли у нее по щекам.
— Рэйчел… — начал Габриэль, но она не дала ему говорить — он мог разрушить, по-медвежьи растоптать с таким трудом налаженный хрупкий мир между ними.
— Честно говоря, я никогда не скучала по моему настоящему отцу — он умер, когда мне было три года. Поэтому нельзя сказать, что Грег заменил моего отца. Нет, он просто заполнил пустоту в моей жизни. И пока он не появился, я и не догадывалась, как эта пустота огромна.
В шестнадцать лет она думала, что и Габриэль заполнит пустоту в ее жизни. Что он будет частью семьи, которой у нее никогда не было. Потом появились и другие надежды… Сейчас от них уже ничего не осталось.
— Он был так добр ко мне…
— Он заботился о тебе.
Что-то переменилось: мир между ними растаял, испарился, и от Габриэля вновь исходило нервное, электризующее напряжение.
— Габриэль?
Из его груди вдруг вырвался странный, сдавленный звук — не то вздох, не то стон или даже отчаянный, нервный смех.
— Ради Бога, Рэйчел, иди сюда!
Вероятно, именно это ей было сейчас нужно — дерзкое, не допускающее возражений объятие и чувство, что только он, Габриэль, может понять ее. Всякая способность сопротивляться оставила Рэйчел.
С того самого момента, когда впервые на них обрушилась весть о катастрофе, Рэйчел пришлось быть сильной ради матери — поддерживать ее, общаться с властями, выполнять необходимые формальности и противостоять натиску прессы. Для собственного горя времени не было.
