Она внимательно посмотрела на него, зная, как его беспокоило это дело.
— Что, уже объявили приговор?
— Нет, суд еще не закончился, но, похоже, обвинение убедило присяжных в виновности Невила — это видно по их лицам.
— Что-то в газетах ничего не было о деле Хесса…
— А что в нем особенного? — Не без горечи откликнулся Эдвард. — Что такое одно убийство для города, в котором происходит с десяток убийств каждый месяц? Связанные с наркобизнесом перестрелки случаются так часто, что уже не привлекают внимания. История Невила не интересна никому, кроме его матери и сестер, а они не сомневаются, что его осудят, несмотря на то что он никого не убивал.
— И ты с ними согласен? Ты действительно веришь в его невиновность?
— Никого из выросших в Анакостии нельзя считать невинным. Пацаны в этом районе родятся беспризорниками. А Невил — способный парень, не бросил школу, и если суд его оправдает, в мае окончит ее с отличием. Бог свидетель, он сам по себе чудо. Может, он и подворовывал в магазинах, не исключено, выхватил пару сумочек. Но я уверен: он никого не убивал в ту ночь. Бедному пацану просто не повезло — он оказался не в том месте и не в то время, и сейчас ему грозит пожизненное заключение за преступление, которого он не совершал.
— Я думала, ты нашел свидетелей, видевших, что он не стрелял.
— Нашел, — мрачно согласился Эдвард. — Но мои свидетели ушли на дно.
— Ты хочешь сказать — исчезли?
— Да, они или боятся кого-либо из главарей местных шаек, или не хотят связываться с полицией и с судом. В районе, где живет Невил, не жалуют копов[1], адвокатов или судей. Для них я не дружески настроенный защитник, а враг. Но если я не заставлю этих двух свидетелей поверить мне и вылезти на свет Божий, дело окажется безнадежным.
— Может, их найдут частные детективы? Ты, наверное, послал кого-нибудь на поиски?
— Разумеется, трех ветеранов, самых лучших. Если кто и сможет их отыскать, так это они.
Конни все еще сжимала руку Эдварда. Она ободряюще пожала ее, давая понять, что знает, как подобное дело мучает его профессиональную совесть. Она знала, что Нед взялся за дело Хесса в качестве общественного защитника и, следовательно, не только не получит никакого гонорара, но и оплатит из своего кармана все расходы по делу. Если у Невила Хесса и был шанс выйти сухим из воды, то этим шансом бы Эдвард Кампари. В подобные моменты Конни гордилась своей дружбой с ним.
Они повернули на Висконсин авеню.
— "Мама Мария"! — воскликнула она, завидев ресторанчик. — М-м-м… Я уже чувствую запах майорана и моццареллы[2].
— Скрести пальцы, чтобы не было очереди. Я умираю от голода — пропустил сегодня ленч и мой желудок весьма этим недоволен.
Им повезло — в ресторане было много народа, но места еще оставались. Мария Конти — американка во втором поколении со сверкающими черными глазами, унаследованными от итальянских предков, и стройной, гибкой фигурой, словно сошедшей со страниц "Космополитен", сама подвела их к столику в тихом углу зала.
— Вам, похоже, не помешает немного уединения, — заметила она, вручая им огромных размеров меню. — Уж я-то всегда вижу, когда влюбленные в смятении. Моя мама-сицилийка вынуждена была эмигрировать в Америку, потому что соседи обвинили ее в колдовстве. Она обладала ясновидением, а я унаследовала ее дар. Ну, не совсем, правда… Но чувствую всегда, когда любящая парочка переживает кризис. Вы двое никак не решите, жениться ли вам, верно?
— Э… не то чтобы…
— Так-так. Кьянти как всегда? — С радостной улыбкой Мария вернулась на свое место, не ожидая их ответа.
Конни рассмеялась.
— В прошлый раз она рассказывала, что ее матери пришлось бежать от нацистов, пока они не схватили ее за выступление против фашистов Муссолини.
Эдвард откинулся на спинку удобной скамейки.
— Может, ее мать была и антифашисткой, и колдуньей. Недурственное сочетание, мне кажется.
— Все же Мария не унаследовала дар своей матери, раз считает нас влюбленными, но по крайней мере она дала нам лучший столик в заведении. — Конни с удовольствием захрустела хлебной палочкой. — Господи, как же здорово расслабиться! Не забывай, что ты должен выглядеть страдающим влюбленным, когда Мария вернется с вином. Мы не можем разочаровывать ее.
— Примерно вот так? — спросил Нед.
Она оторвала взгляд от меню, и на какой-то миг ей показалось, что она видит в его глазах такую любовь и такое нерастраченное желание, что ее даже дрожь пробрала.
— Эй, Нед, перестань, — смущенно попросила она. — Слишком уж убедительно у тебя получается.
Он рассмеялся, и его глаза вновь засветились всего лишь добрым юмором.
— Адвокат на три четверти должен быть актером, разве ты не знала?
Подошла Мария с небольшой, оплетенной соломой бутылкой кьянти и двумя бокалами.
— Наслаждайтесь, — пожелала она, ловко вытащив пробку и предоставив Эдварду возможность разлить вино.
Студентка в крошечной мини-юбке принесла им горячий хлеб, чашки с зеленым салатом и записала их заказ на пиццу.
— Через двадцать минут, — объяснила она. — Кухня готовит пиццу по заказу.
— Нет проблем. Мы не торопимся, — улыбнулся Нед, и официантка заулыбалась в ответ, наклонилась к нему, чтобы долить доверху его бокал, давая ему возможность заглянуть в откровенный вырез блузки.
Конни проследила взглядом за тем, как девушка пробирается между столиками, обольстительно покачивая бедрами.
— Ты ее очаровал. — Конни не скрывала, что забавляется. — Это вихляние задом предназначалось тебе.
— Ревнуешь? — спросил Эдвард с ленивой ухмылкой.
— Она не в твоем стиле.
— Разве? А какой мой стиль?
Конни открыла было рот, но вдруг с немалым удивлением сообразила, что ей нечего сказать. Она изумленно уставилась на Эдварда, забыв о вилке с салатом, застрявшей на полпути к ее рту.
Он мягким прикосновением опустил ее вилку в тарелку.
— Что такое, Конни? Что я такого сказал?
Она моргнула, потом неестественно рассмеялась.
— Твой вопрос удивил меня, только и всего.
— Я рад, что после двадцати лет знакомства все еще могу удивлять тебя.
— Да уж, удивил так удивил! Я в самом деле не знаю, какого типа женщины привлекают тебя. Чего доброго, бойкая студенточка как раз и есть твоя идеальная пара.
— Была ею… пятнадцать лет назад, когда я сам был дерзким студентом.
Она улыбнулась.
— Нед, ты никогда не был дерзким. Псевдоискушенным, может быть, но только не дерзким.
— Ты почти на семь лет младше меня. Когда я уехал в колледж, тебе едва исполнилось десять. Ты и не видела, каким я тогда был, на самом деле.
