Пей свой чай и за уроки!
— Какие, нафиг, уроки? — возмутился тот.
— Обычные! — гаркнула я, — И потом ты чистосердечно мне расскажешь, кто разбил окно в школе и какое отношение к нему имеешь ты?
Тут Рус притих и, лишь зло глянув на меня исподлобья, отправился за свой стол, шуршать рюкзаком и тетрадями.
То-то же…
Не думаю, что он меня послушается, но хоть немного прижмет свой распушившийся хвост. В конце концов, я за него отвечаю не только как сестра, но и как его опекун. Руслан это отлично понимает. Он вообще не по годам сообразительный парень. Весь в нашего папеньку. Тот тоже был умным, жаль, что не шустрым и очень доверчивым.
Но не будем о грустном.
У меня все же гость, который, похоже, от скуки сожрал мой месячный запас печенек.
— Вы не заскучали?
Игнат отхлебнул вкусного, ароматного чая из кружки и, повернув голову в сторону коридора, где в тусклом свете лампочки Ильича показалась маленькая хозяйка квартиры, мысленно усмехнулся: заскучаешь тут…
Дом хоть и старый, но как все старое довольно добротный. Стены здесь тонкие и слышимость просто шикарная. Так что он невольно слышал весь разговор брата и сестры. Хотя и не прислушивался.
Нового о себе ничего не узнал.
А вот на то, что его собрались выпроводить так рано, даже как-то обиделся.
Не то чтобы он вжился в роль прекрасного рыцаря, но все же.
— Угу, — отозвался Зебл, — Но печенье вкусное.
Девушка помялась в дверях, а после шагнула в тесное помещение микроскопической кухни, подошла к окну и, нервно поправив занавеску, словно невзначай поинтересовалась:
— Как ваши ботинки? Не подсохли?
Они не то, что подсохли, даже еще были не на половине пути к этому.
Игнат это знал.
Знала и Соня, но все равно спрашивала, а, следовательно, его светский визит к симпатичной Кнопке явно затягивался.
— Думаю да, — не моргнув и глазом соврал он, растягивая губы в улыбке, — Сейчас допью чай и пойду.
Едва слышный вздох облегчения сорвался с губ девушки, и Зебл не удержавшись от ироничного смешка, поинтересовался:
— Что? Так не терпится избавиться от моей бандитской рожи?
Попал, что называется не в бровь, а в глаз, потому что Кнопка моментально вспыхнула. Да так ярко, что щеки и даже, кажется, уши в девушки заалели от стыда. Последнее так и вовсе удивительно.
В этой миниатюрной молодой женщине явно чувствуется воспитание. Весь ее облик и манеры говорят о том, что она явно из интеллигентной и вероятно даже очень обеспеченной семьи. Братец ее мелкий так и вовсе представитель мажористой, правда, с подстреленным хвостом, братии.
Пока Соня пытается справиться с охватившей ее оторопью и подобрать слова, Игнат продолжает ее оценивающе разглядывать и понимает, что не ошибся.
Интеллигенточка.
Все в ней от идеально опрятной блузки, до, со вкусом подобранных недорогих, аксессуаров кричит о том, что София получила прекрасное воспитание.
Еще там, в подворотне, мужчина заметил на пальце девушки необычное кольцо. Изысканная и явно дорогая побрякушка из белого золота. Это тупые, обдолбанные слизни не заметили цацку, а у Зебла глаз наметан. Не зря столько лет у Казьменко работает.
— Я вовсе не хотела вас обидеть, Игнат, — наконец, справившись с эмоциями говорит она и опускается на стул напротив.
Ему нравится, как тихо, но твердо звучит ее голос. А еще ему нравится, что она не придумывает глупых оправданий, но при этом отвечает прямо со сдержанной тактичностью.
— Просто я устала. Время позднее, а мне завтра на работу. Сами понимаете…
Игнат все понимал, но уходил с особой неохотой.
Не успокоился, пока не выпил весь чай, не сточил все печенье в вазочке.
Делал этот нарочно медленно и, искренне, расстроился, когда вазочка опустела, ботинки подсохли, а предлогов остаться больше никак в голове не возникло.
— Вам, наверное, завтра тоже на работу? — такой тихий, но весомый намек на толстые обстоятельства.
— Да, я как бы и сейчас на работе.
— А-а-а-а. Ненормированный график?
— Типа того.
На самом деле график у Зебла капец, какой бешеный.
Вот поймает козла Расташинского, подвесит его за одно место, а после можно будет и отдохнуть.
А пока покой Игнату только снится. Особенно теперь, когда его деятельный босс еще и трясется над своей новой женой и всем ее кругом общения.
С другой стороны лучше уж Расташинкого по всему городу выискивать, чем быть нянькой для большого пополнения в семье босса. Там пускай Пудель с пацанами развлекается, а у Зебла есть дела посерьезней.
Собрался он в два счета.
Кнопка проводила его до прихожей, что по размерам не отличалась от кухни, сунула ему в руки ботинки и даже собрала с собой целый пакет полный липовых листочков с робкой ремаркой:
— Чаю дома попьете.
И ему бы привычно съязвить, посмеяться в ответ, да только слова на ум не приходят.
Стоит, как идиот, топчется на пороге, смотрит на нее, затем на узкую ладошку, что протягивает пакет с чаем и не решается взять его.
— Берите же! Не стесняйтесь! Наверняка, дома, у вас такого нет.
Дома у него кроме собачьего и кошачьего корма, да трех банок безалкогольного пива уже давным-давно ничего нет. Даже сахар кончился.
В целом такое положение вещей последние лет десять Игната устраивало. Вероятно потому, что он никогда не чувствовал себя одиноким, вкусно и сытно покушать мог в ресторане, а скоротать ночь у случайной любовницы.
Вот, с кем он будет распивать это чертов чай, если дома у него даже заварника не имеется?!
Кнопке он, разумеется, этого говорить не стал. С молчаливой благодарностью забрал из ее рук пакет и, окинув тонкую фигурку, прощальным взглядом вышел в прокуренный подъезд, намеренно запретив себе просить номер ее телефона.
Смысл?
Она все равно его не даст.
А если и даст, то он не станет ей звонить.
Слишком уж они разные.
Игнат это четко осознает, но все равно, выйдя на улицу и затянувшись сигаретой, отчего-то считает этажи и ищет глазами окно кухни, в надежде, что в нем мелькнет легкий силуэт Сони.
Красивая она и явно не глупая.
Опасное сочетание для того, кто уже однажды когда-то еще в прошлой жизни любил похожую девушку.
Ничего хорошего из любви этой не вышло.
Зебл теперь на всю жизнь ученый.
Воспоминая о ней до сих пор ему аукаются, и о многом в своей жизни он жалеет.
Но, как говорится, запретный плод сладок.
Именно поэтому Игнат еще добрых минут двадцать стоит под окнами, пытаясь понять,
