Зайдя в исповедальню, она на ощупь нашла небольшие перильца — держаться рукой, и подушечку, чтобы встать на колени.
— Отец, я хочу сделать признание. — Мэгги обратилась к священнику не по правилам. Обычно исповедь начиналась словами: «Смилуйся надо мной, Боже Всемогущий, и пошли мне искупление, ибо я грешен».
— Исповедуйся, дитя мое.
Дитя… Как приятно слышать это снова. Как много лет прошло лет с тех пор, как ее так называли. Она заговорила:
— Я очень давно не была в церкви, отец.
— Когда же последний раз?
— О! — Она зажала себе рукой рот, у нее чуть не вырвалось: «О боже!» — Очень давно. Даже и не сосчитаю, сколько лет-то прошло…
— Десять? Двадцать?
— Да, где-то так. Но должна сказать, что я никогда никому не делала зла. Никогда в жизни. Да, у меня острый язык, и бывает, я скажу прежде, чем подумаю, но никому зла не делала и не желала до последнего времени…
Мэгги замолчала, и священник терпеливо ждал. Ждал, когда она снова заговорит, хотя обычно, если исповедующийся замолкал, он тихонько говорил: «А теперь вот сделал».
— А теперь сделала, — сказала она сама. — Я, отец, отравила женщину.
Рука священника невольно дернулась, его голос прозвучал хрипло:
— Ты хочешь сказать, дитя мое, что совершила убийство?
— Можно сказать и так, но я смотрю на это по-другому. Я должна была так поступить.
— Никто не должен так поступать. Это величайший из грехов.
— Есть разные способы убийства, отец. Можно просто наблюдать, как кого-то убивают каждый день. По чуть-чуть. А потом тот, кого убивали, дойдя до предела своего терпения, сам становится палачом.
— Она была старой?
— Нет-нет, она была молодой, но очень плохой. И у нее была болезнь.
— И ты убила ее из-за этого? — В голосе священника сквозил неприкрытый ужас.
— Нет, совсем не поэтому. Ее муж собирался разводиться с ней, потому что больше не мог выносить жизнь рядом с ней. А потом она идет и подцепляет эту неприличную болезнь от другого мужчины. И ее муж решил пожертвовать всей своей дальнейшей жизнью ради нее, потому что чувствовал на себе ответственность за то, что с ней случилось. Я просто не могла допустить этого.
Повисла долгая пауза. Затем заговорил священник:
— Расскажи, как ты это сделала?
— Я принесла несколько снотворных таблеток, растворила их в воде, разбудила ее, так как она уже спала, и заставила ее все это выпить.
— Это ужасно, ужасно.
— Вам положено так говорить. Вы ведь священник. Это понятно.
— И ты не раскаиваешься?
— Честно говоря, нет.
— В таком случае зачем же ты пришла на исповедь?
— Я надеялась договориться с Богом, потому что это имеет отношение только ко мне и к Нему. Он знает все об этом деле. И знает причину, которая толкнула меня на преступление. И хотя я плохо относилась к ней, в моем поступке нет ничего личного. Ради себя я этого не стала бы делать. Он все знает, и поэтому я здесь.
Священник был озадачен ее логикой. Его долг заставить эту женщину понять, что преступление, которое она совершила, имеет отношение не только к ней и к Богу, но и к тому мужчине, ради которого она якобы это сделала, и к справедливости вообще. Он сказал:
— Думаю, необходимо еще немного поговорить об этом. Хочешь встретиться со мной после исповеди?
Она на мгновение замолчала, а потом решительно сказала:
— Да, отец.
— Тогда иди и подожди меня у алтаря. Я найду тебя. А сейчас покайся. Искренне покайся.
Она не делала этого очень давно, но сейчас слова сами пришли ей на язык.
Затем она вышла из исповедальни и сразу покинула церковь. Она не такая дура. Хорошо, что после нее пришли еще люди, они задержат священника на какое-то время. Она хотела это сделать и сделала — ее совесть будет спокойна. А теперь ей надо поскорее вернуться к своему Полу, иначе ему будет очень одиноко в доме. А Бет… Она там, где ей и положено быть. Больше всего на свете ей хотелось видеть своего мальчика здоровым и счастливым. А кто знал лучше нее, что ему нужно для счастья. Ведь тогда именно она подтолкнула Айви к нему в объятия. Она притворилась, что у нее разболелись ноги и ей трудно подниматься по лестнице на второй этаж. Тогда так было надо. Ему так было надо. Но Айви ему не пара, так же как и грязная потаскушка жена. А вот мисс Дженни — это совсем другое дело…
На станции Мэгги подумала, что, наверное, очень нескоро увидит Ньюкасл опять. Но сожаления не испытывала.
В Фелбурне она села в такси и отправилась в дом Пола.
Войдя в кухню, служанка сразу поняла, что доктор не один. У него гости, догадалась она — чайник на плите и на полке нет трех чашек.
Она сняла пальто и шляпу, надела фартук и заняла свой пост у плиты. Вдруг дверь распахнулась, и на пороге появился ее мальчик с Дженни. Что ж, все идет не так уж плохо, даже хорошо, подумала Мэгги. Ее старое сердце вдруг наполнилось приятной теплотой. Это хороший признак, и она восприняла его, как знак того, что Господь простил ее. Дженни вернулась — значит, Всевышний любит ее и слышит ее молитвы. Мэгги мысленно поблагодарила его, подошла к гостье Пола, обняла ее и сказала:
— Благослови тебя Господь.
