На белоснежной простыне лежит маленькая ножка и на шелке подушки виднеется изящная голова.
В моем сне было полным-полно мглы и тумана. Там прятались руины, и руины эти были не такими, как я привыкла. Они были… свежими, острыми, болезненными.
Он сидел на стальной скамейке внутри искореженной конструкции. У его ног лежал ворчащий цербер, а рядом сидел орт и глядел в другую сторону.
Теперь я могла рассмотреть его. Он был худой, жилистый, с резкими, птичьими чертами лица и жесткими седыми волосами, похожими на проволоку. В сухих, похожих на ветки, пальцах он крутил свой жезл, металлическую двуглавую змейку.
Я не боялась. Почему? Может быть потому, что сейчас обе руки были мне подвластны?
– Ты пришла. Я звал, но не был уверен.
Я пожала плечами и села рядом. Цербер, недовольно ворча, перелег по-другому, его хвост обвился вокруг моей ноги…
Но было не страшно.
– Почему нет?
Он тоже пожал плечами:
– У тебя есть повод не доверять мне.
– То, что не убивает, делает нас сильнее. Твоего проклятия больше нет, хоть я и не знаю, почему. И сейчас мы на равных.
Он покачал головой:
– Нет. Теперь я – твой должник. И не я один.
– Да?
– Да. Когда-то мой народ, как и твой, призвал Абадонну. Мы были уверены, что сможем с ним совладать. Наша наука, наша магия были… – Пастырь махнул рукой. – Не важно. Мы проиграли.
Он посмотрел мне прямо в глаза.
– Ты знаешь мою магию. Она намного сильнее вашей. Но мы проиграли и стали рабами Абадонны. Пока ты не освободила нас. Не знаю, как тебе это удалось.
А я уж тем более не знала. Не знала даже, сон это или явь. Потому просто пожала плечами.
– У меня к тебе просьба, – сказала я. – Отпусти Терни и считай, что мы квиты.
– А она и так свободна, – ответил Пастырь. – Она освободилась еще у Источника, и теперь никто не может ее себе подчинить, даже Авадонна.
– А Метка?
– Это не моя метка. Не знаю чья, но не моя.
Мы помолчали.
– Тебе пора, – сказал Пастырь. – Если что – знаешь, как меня позвать. Просто приложи ладонь правой руки к любому довоенному механизму. И помни, мы живем между мирами…
А потом я чихнула и проснулась. Яркий солнечный свет заливал спальню, рядом тихо посапывала Олюшка, и все было хорошо.
Осторожно, чтобы не разбудить жену (уже жену!) встала и пошла на балкон. Все было тихо, от восточных окраин Намесничества и до самой границы. Так почему у меня на душе так… странно?
Может, так бывает всегда, когда меняешь свою жизнь? А может, новый статус Суженой так действует на меня. Кто знает?
Я смотрю с балкона на залитый водой и солнцем Левый берег. Там остановились мадам Соня и компания, и над их сотканными из воды, похожими на фонтаны шатрами я вижу головы Потока и Родины-Матери. У них через неделю тоже свадьба, и вся Одесса остается в Стольном, по крайней мере, до этого времени. Я думаю, будут ли у них дети, и если да, то какие. И улыбаюсь.
Дети. Оборачиваюсь и с удвоенной нежностью смотрю на Олюшку. У нас будет ребенок. Так сказала Виталия, а она-то знает. И этот ребенок будет похож и на Олю, и на меня, что лично мне кажется чудом.
И все, вроде бы, здорово, хорошо и прекрасно, прямо как в сказке, но ни на миг не могу забыть, что, кроме всего прочего, я – Замок. По эту сторону – те, кого я люблю. По ту – мрак, ужас и чернильно-черные глаза Абадонны.
И теперь, после Источника, эти два мира всегда в моей душе. От этого невозможно освободиться. Да и не нужно, ведь я уверена – лучше меня никто не сможет быть Замком. Слишком люблю эту сторону, и слишком ненавижу другую.
Сегодня Терни уезжает в Минск. А я, внезапно для себя, решаю отправиться на Левый берег. Потому что мне больно прощаться с ней, не зная, увидимся ли мы когда-нибудь. И потому, что вряд ли смогу когда-нибудь нормально говорить с ее Княжной.
Кудрявая ее любит, это-то я вижу. Но также я вижу и многое другое, чего не хотела бы замечать. Так что прости, Терни. Мое напутствие принесет тебе сизарь Виталии.
А мне надо на Левый берег. Я хочу перетереть с Софьей и ее братцем, попробовать выцыганить у Ванды полный текст Пророчества, а главное – переговорить с Родиной-Матерью.
Нам есть что спросить друг у друга.
Идея «Сказки» (так я ее называла) возникла полгода назад, причем абсолютно случайно. Никогда не думала, что дело дойдет до написания, тем паче, в соавторстве. Но получилось как получилось. Мы с Марусей взялись за текст, и через полгода с облегчением могу констатировать, что справились неплохо.
Самым забавным является то, что половина из задуманного не осуществилась. С другой стороны, появились такие моменты и герои, которые не планировались совсем. Причем, одно дело, когда я не знаю, кого придумает мой соавтор, а совсем другое, когда мой же проходной герой становится нежно любимым и живет чуть ли не своей жизнью…
Такой героиней для меня стала Таисия, Первая Валькирия. В самом начале составила целую табличку с иллюстрациями и кратким описанием девушек-Валькирий. Маруся сказала, скольких надо выделить для нее, остальных отдала мне на откуп… В итоге, Шестерка, Двойка, Семерка и отчасти Одиннадцатая – ее творение. А остальные – мои.
Так вот, о Тае… Вышло забавно. Я начинала описывать ее, как проходного героя, и в какой-то момент понимаю, что она чем-то похожа на мою нежно любимую подругу из Москвы. Самое забавное, что той я обещала из вредности всунуть ее образ в какой-нибудь текст. Тая посмеялась и согласилась. Да и имя Единице давалось не в честь нее… Но, судя по всему, тут сработало подсознание. Наверное поэтому Первая Валькирия нежно мною любима и становится, конечно, не одним из главных персонажей, но фигурой заметной.
Еще один забавный момент связан с полом Терни. Я достаточно долго колебалась, кем ее сделать – мальчиком или девочкой. Причем любовную линию мы уже обговорили к этому времени. В конце концов, не выдержав этой муки, говорю Марусе: «Ладно, черт с ним, с полом. Пускай пока волчонком побегает, потом вырастет – определимся». И только к середине текста я отчетливо понимала и просчитала, что никем, кроме как девушкой, Терни быть не может. И зависит это даже не от ее решений и поступков, а от образа Кудрявой, который, по сути, навязал определенную стратегию поведения ее партнера.
Как ни странно, писалось в соавторстве относительно легко. Спорили мы с Марусей редко, и она, к ее чести, выслушивала мои капризы и что-то переделывала. Да, я – кошмарный, придирчивый, капризный, своевольный и ленивый соавтор. А еще – занудный редактор, который ради одного предложения, которое мне не нравится, может отказаться принимать целую главу. Естественно, не свою. Как говориться, жена Цезаря – вне подозрений.
