Первая моя мысль — слава Богу, Шарлотта цела и невредима. Вторая — когда появился мужчина в пальто с пелериной и обнял ее за плечи, — что я убью их обоих.
Взревев от ярости, я бросаюсь вперед и, оторвав незнакомца от Шарлотты, швыряю на булыжную мостовую. Выхватив из сапога нож, я приставляю лезвие к шее этого негодяя.
— Шад, позвольте представить моего брата, лейтенанта Генри Хейдена, — смеется моя жена.
Никогда я не видела Шада таким злым и таким грозным, его волосы растрепаны, в руках нож смертельного вида, с кривым лезвием, полагаю, он не раз пускал это оружие в ход. Этот нож — дальний родственник благородной шпаги или изящных дуэльных пистолетов. Шад выхватил его из сапога, как настоящий пират. Прискорбно, но от всего этого меня охватило что-то вроде восторженного трепета.
Однако не думаю, что, защищая мою честь, следует убивать Генри, даже если мой брат вел себя отвратительно.
— Это ваш брат? — говорит Шад. Лезвие чуть отстраняется от шеи Генри.
— Да. Пожалуйста, не убивайте его. Мама очень расстроится.
Очень медленно Шад убирает нож и встает. Мой брат — тоже, стряхивая вино и грязь со своего пальто. Он протягивает руку Шаду:
— Раз познакомиться с вами, сэр, и поздравить с бракосочетанием.
Шад, поколебавшись, пожимает Генри руку.
— Ваш покорный слуга сэр. Зачем, черт возьми, вы похитили свою сестру?
— Простите, я думал, что это Энн. Но как только она оказалась в карете, я понял свою ошибку.
— Вы идиотка и распущенная особа вдобавок! — восклицает Шад, поворачиваясь ко мне. — О чем вы думали, сунувшись в такое опасное дело?
— Я…
— Не важно. Слушать не желаю ваши нелепые оправдания.
— Тогда зачем спрашивать?
Не обращая на меня внимания, Шад поворачивается к моему брату.
— Графиня Бирсфорд никуда с вами не поедет, Хейден, но она тоскует по вашему ребенку, которого не может признать. Вся эта заваруха на вашей совести.
— Боже милостивый! Сэр, я думал, все улажено. Вы хотите сказать, что она взяла с собой ребенка?
— Да. Ты разбил ей сердце, Генри. — Мои слова немного пристыдили брата.
— Мы возвращаемся в гостиницу, — говорит Шад. — Я не могу позволить лошадям стоять. Куда вы, Шарлотта?
— Вернуть чашку. — Я нахожу женщину, которая мне ее дала, и отдаю ей чашку. Особа сильно навеселе, она с чувством меня обнимает.
Когда я возвращаюсь к джентльменам, оба рассматривают нож Шада и увлеченно беседуют.
— Хороший клинок и, готов поклясться, не раз бывал в деле, — говорит мой брат.
Шад кивает.
— Я пользовался им, когда брал на абордаж вражеские суда. В такой тесноте для шпаги места нет. Я считаю, что лучше…
Мне никогда не понять мужчин.
— Мы можем сосредоточиться на главном деле, господа?
— Хорошо.
Мы пешком отправляемся в гостиницу, Шад ведет под уздцы лошадей, а мой брат рассказывает, как он встретил Энн, навещая друзей в провинции, и влюбился в нее.
— Я вспомнил, как она приезжала к нам, когда мы были детьми, и она сказала, что наше новое свидание почти походило на встречу с повзрослевшим братом. Энн очень надоело положение экономки и одиночество. Конечно мы стали очень близки, и одно повлекло за собой другое, — закончил Генри. — Я не мог жениться на ней, поскольку нуждался в деньгах. Никогда мне не было так плохо, как в тот день, когда я узнал, что она наследовала состояние своего пожилого родственника.
— Но ты мог жениться на ней до того, как она встретила Бирсфорда.
Генри смеется над моим негодованием:
— У меня были кое-какие трудности, разве ты не помнишь, Шарлотта? Кроме того, Энн не стала бы иметь со мной дела, ведь она решила выйти за Бирсфорда.
— Насколько я помню, ты был занят несколькими леди. Ты болван, Генри. — Мы сворачиваем во двор гостиницы. — Она, вероятно, знала, что тебя интересуют ее деньги.
— Да, — стыдливо подтверждает мой брат, — но я действительно люблю ее. По крайней мере, думаю, что люблю. Когда она сказала мне, что беременна, я ответил, что ребенок…гм…
— Эмма.
— Что Эмма не мой ребенок. — Он обращается главным образом к Шаду, делая попытку получить мужскую поддержку. — Так бывает, знаете, при таких обстоятельствах. Иначе… ну, в общем, это чертовски неудобно.
— Как ты мог! Негодяй! — Я, к удовольствию толкающихся во дворе конюхов и пассажиров, влепила брату пощечину.
Прибыла очередная почтовая карета, так что у нас обширная и благодарная аудитория.
— Да уж. Это почти так же неудобно, как погубить женщину, — говорит Шад, еще не уловивший невосприимчивость моего брата к иронии. — И если бы я ударил вас, Хейден, что испытываю большое искушение сделать, то красной отметиной на физиономии вы бы не отделались. Здесь миссис Хейден, — добавляет он, отдав поводья конюху.
— О Господи! — бормочет Генри, потирая красную щеку. — Как мама, Лотти?
Я пожимаю плечами.
— В основном по-прежнему. Папа ей совсем не помощник. Позволь, я пойду вперед и скажу ей, что ты здесь.
Когда мы поднимаемся наверх, я с удивлением вижу, что Энн завладела вниманием трех молодых красавцев: один рисует ее, второй восхищается ею, третий пишет и зачеркивает слова на клочках бумаги, периодически запуская руку в безупречные локоны. Подозреваю, он сочиняет о ней поэму. Эмма ползает по комнате под бдительным оком тети Ренбурн, которая направляет ее тростью, как пастух — ягненка.
Мама сидит за столом в компании бутылки. Когда я вхожу в комнату, она поднимает на меня глаза.
— Мое дорогое дитя! — с обычным драматизмом декламирует она. — Незапятнанной вернулась к материнской груди.
Я беру ее руку.
— Мама, я очень рада тебя видеть, но почему ты здесь?
Она поднимает на меня взгляд, и я вижу в ней себя. Наши глаза одного цвета, но морщины и поблекшая красота говорят о потерянной надежде и годах разочарований.
— Я приехала с Шадом, чтобы спасти тебя, Шарлотта, поскольку знала, что ты угодила в беду, — говорит она нормальным тоном.
— Спасибо. — Значит, она кое-что слышала из того, что я ей рассказала.
— Именно это делает любая мать.
Униженная, я не могу придумать ответ.
Она тянется к бутылке. Я кладу другую руку ей на запястье:
— Не надо, мама. Не хочу, чтобы ты это делала.
— Я тоже, моя дорогая. — В ее улыбке сквозит печаль.
Убрав руку, я наблюдаю, как мать наполняет бокал. Отодвинув его, она встает приветствовать своего первенца, который следом за мной вошел в комнату. При появлении Генри ее лицо вспыхивает от счастья.
