Пожалуй, он заработал и благодарственный поцелуй.
Бронзовый победитель 2 тура конкурса, звание «Бронзовая шляпка»
Автор: Marian
Вместо положенного по традиции и ситуации траура и горестного молчания в семье разразился скандал. В первый день еще как-то сдерживали эмоции, обсуждали возможные варианты решения вопроса, но когда на второй день в спор включился приехавший с семьей из Парижа старший внук покойницы, тихое обсуждение переросло в крики и ругательства. Разделились на две группы. Та, что держала за главу дочь покойницы, была против, упирая на правила приличия и напоминая о сплетнях, что будут ходить в городке после. Другая возглавлялась старшим внуком, который из уважения к воле отца, не дожившего до похорон матери и до этой ссоры, до хрипоты отстаивал желание бабушки быть похороненной в шляпке. По ее воле! Только так!
Спор продолжился и в бюро, на смущение работников этого последнего приюта перед отходом в вечный мир. Внук яростно впихивал в руки работников шляпную коробку, его тетка не менее бурно, не смотря на свои преклонные годы, вырывала ту у племянника.
– Хватит! Прекратите! – выкрикнула Катрин уже от порога. Она гнала такси от аэропорта, как безумная, плакала, умоляя водителя прибавить газа, клялась оплатить все штрафы, и вот, успела! Она резко подошла к отцу и забрала у него из рук уже помятую коробку. Добавила уже по-русски, хотя плохо говорила, теперь уже к своему стыду, на родном языке ее прабабушки. – Довольно! Стыд должен быть! Вот, Вера, читай! Вы должна читать!
И сунула тете отца письма прабабушки – полуистертые чернила, пожелтевшая кое-где бумага. Письма были на русском, языке которого Катрин не желала принимать, старалась забыть, как и тот факт, что ее дедушка был французом только по месту рождения. Советы не вызывали любви ни у кого, кто жил в Западной Европе, отчего она должна быть исключением? Потому и уехала из семьи рано, убежденная противница ядерного вооружения, ненавидящая свое происхождение. «Выпала из гнезда», как сказала тогда прабабушка, говорившая в семье исключительно на русском языке и соблюдающая все традиции той страны, где когда-то жила. Катрин не разговаривала с ней более десяти лет, за что теперь, когда прабабушка ушла, не знала, как каяться. Она жила отдельно от семьи, строила свой винный бизнес, звонила только по праздникам всем, кроме прабабушки, ведь та только молчала в телефонную трубку, притворяясь, что не понимает французского языка.
Поэтому Катрин сильно удивилась, когда получила от прабабушки несколько дней назад, совсем незадолго до ее смерти, плотный пакет. В нем оказалась толстая пачка писем, перевязанная лентой, и тонкий дневник, который прабабушка перестала писать уже во Франции, словно ее жизнь закончилась там, в Крыму, когда она села на пароход, покидая Россию. По сути, так и было, поняла Катрин, прочитав и дневник, и каждую строчку из писем, что писала своему мужу прабабушка и оставляла у себя неотправленными. Прабабушка прожила здесь жизнь, вырастила детей, а потом и внуков, правнуков, подняла род. Но не жила здесь, оставив свое сердце в России, где пропал ее муж в 20-е годы этого столетия, пытаясь собрать осколки разбитой империи...
«Ты упертая, как я, Катенька», – писала прабабушка в записке к ней. «Ты и только ты поможешь мне встретить его в той самой шляпке, что отдал Володенька тогда мне на пристани». Катрин помнила этот момент из дневника: прадедушка сунул причитающей тихо жене маленькую шляпную коробку в руки, заставив умолкнуть от неожиданности.
– Это тебе, моя дорогая, – прошептал он. – Не спрашивай, где сумел приобрести, сам толком не смогу объяснить. Ты знай, Катенька, что настанет день, и мы снова будем вместе. И когда ты наденешь эту шляпку, и мы пойдем рука об руку на прогулку, как раньше, в имении, помнишь? Ты верь, Катенька! Верь и жди, моя хорошая, моя любимая Катенька!
Короткий поцелуй в губы, и прадедушка навсегда ушел из жизни жены и маленькой дочери, никогда не увидев сына. А его Катенька верила и ждала, бережно храня эту шляпку, не продала ее даже в те дни, когда приходилось совсем туго ее маленькой семье на новом месте – в небольшом городке близ Парижа. И никому и никогда она не открыла той боли, что терзала ее сердце, выплескивая ту в эти письма к мужу, скрывшегося когда-то из вида на пристани среди провожающих.
– Передай шляпку работникам, – прошептала Катрин двоюродная бабушка, плача над этими письмами, впервые там открыто сталкиваясь с горем матери, которое она так отменно прятала от всех.
– О, в шляпке! Покойница в шляпке! – некрасиво шептались за спинами семьи Роефф на похоронах местные кумушки, и им отвечали другие. – Она же русская! А они – сумасбороды!
Да, поднимала высоко подбородок Катрин, русские! Я – русская! Впервые произнося с гордостью за свое происхождение, не со стыдом или раздражением, как прежде.
А потом ночью, во сне Катрин увидела прабабушку, не седую и морщинистую лицом, какой ее знала Катрин, а темноволосой красавицей, которой смотрела с фотографии на каминной полке. В той самой шляпке белого цвета, с цветком из бисера на ленте, с пышным плюмажем из перьев марабу. Она шла по дорожке цветущего сада, под руку с высоким мужчиной в кителе с позолотой погон на плечах. Ее прадедушка, узнала Катрин того по фотографии. Статный, широкоплечий, с благородными чертами лица и тонкими усиками над губой.
Не только прабабушка ждала его, но и он ждал свою Катеньку столько лет, прогуливаясь один под сенью этих ветвей, высматривая белую шляпку на хорошенькой головке его жены, боясь пропустить, не разглядеть плюмаж из перьев... Его хорошую, его горячо любимую Катеньку, в дивные глаза которой он ныне будет глядеть целую вечность, как и пожелал когда-то с последним вздохом, глядя в темное небо под Харьковом в далеком 1919 году...
Прадедушка поклонился Катрин вежливо, с благодарностью, и она улыбнулась. Наутро она не будет помнить об этом сне совсем, словно и не было его. Но заберет с собой с каминной полки фотографию молодой пары, чтобы сохранить ее для своих правнуков. Как и историю этой любви. Историю этой шляпки...
Автор: codeburger
Новоявленный внук сидел напротив за журнальным столиком и, нескрываясь, разглядывал ее, прихлебывая зеленый чай из прозрачной фарфоровой чашки. Наверное, головной убор выглядит странно: опущенные поля, к затылку сходящие на нет, а вместо тульи косынка из змеиной кожи. И прилегающие к лицу очки вроде тех, что для подводного плавания, но более плоские, темные и перфорированные, тоже смотрятся непривычно. Вольно ж ему было нагрянуть без предупреждения в такой неудачный день. День зова.
