— Опасно слишком долго копаться в голове ведьмы. Опасно для неё самой. Так что возвращаемся. Продолжим после.
— Д-да… хорошо. Возвращаемся, как скажешь, — отвечаю растерянно, борясь с дурнотой. Синеглазый молча прижимает к себе за талию одной рукой, и несмотря на ослабевшие враз колени не даёт мне упасть, когда мы движемся обратно в настоящее. Его неожиданная забота опять сбивает меня с толку.
…Когда вокруг снова оказывается полутёмная камера, а не дремучий лес, Инквизитор отпускает меня резко, почти отталкивает. Я остаюсь у проклятой стены, по-прежнему привязанная магической цепью, а он отворачивается, не глядя, и направляется, чуть покачиваясь, к выходу.
— Ты куда?
Почему-то прозвучал мой вопрос очень жалобно и беспомощно, сама себя внутренне ругаю. Зато синеглазый всё-таки останавливается. Вместо того, чтобы просто молча выйти, оборачивается и смеривает меня непроницаемым взглядом.
— Я ненадолго. Хочу сделать перерыв в допросе. Мне нужно освежить голову, чтобы не натворить с горяча дел. Не хочу, чтобы на моё решение повлияло то, что ты… оказалась дочерью Лорен из Тормунгальда.
Хлопает дверь, и я остаюсь одна. На полу по-прежнему валяются брошенные чёрные перчатки. Это как же я умудрилась так вывести Инквизитора из равновесия? Охо-хо-о… В таком состоянии он сейчас нарешает! Кажется, запахло жареным.
Проходит минута, две, потом я сбиваюсь со счёта, а он всё не возвращается. Становится очень неуютно. Вот прямо очень! И вообще с прискорбием констатирую, что без него мне страшно. Страшно быть одной, страшно, что вместо него придёт кто-то другой… Но ещё страшнее становится, стоит задуматься о будущем. Учитывая, какие счёты у синеглазого, оказывается, к моей матери…
Меня осеняет. Надо срочно отсюда выбираться, вот что!
И воспоминание о разговоре с тётей снова подталкивает меня к решению, которое я как могла оттягивала до последнего. Придётся, наверное, всё-таки воспользоваться последним оружием, козырем в рукаве. Иначе я рискую так и не выбраться никогда на свободу. Правда, я никогда не пробовала его использовать… но других путей, кажется, просто-напросто нет.
А, да кого я обманываю! Мне просто до жути хочется, чтобы синеглазый меня поцеловал.
Вот прямо чем больше об этом думаю, стоя тут одна-одинёшенька в звенящей гадкой тишине, тем больше мне нравится эта идея.
Особые чары, о которых поведала тётя, когда мне стукнуло шестнадцать… те самые, которые действуют на мужчин. Они, собственно, изначально нужны были для продолжения рода. Ну просто потому, что обычно деревенские парни ведьм сторонятся. Боятся, и не без основания. Поэтому, объяснила тётя Малена, если ведьме очень сильно захочется ребёночка, она находит подходящего мужчину и добивается, чтоб он её для начала хотя бы поцеловал. На мой вопрос — как именно добивается, она ничего путного ответить не смогла и сказала, в крайнем случае можно оглушить или связать.
И вот стоит мужчине поцеловать ведьму — всё. Он пропал. Потому что начинают действовать эти особые чары. Чары подчинения. С момента поцелуя и до тех пор, пока ведьма не отпустит, мужчина будет исполнять любое её повеление.
Ну и ведьмы велели… всякое разное. Если от "всякого разного" рождалась девочка, её оставляли. Мальчиков отдавали отцам.
Я была в шоке, когда всё это услышала. Со всем жаром заявила тёте, что это гадко, мерзко, и несправедливо, и нельзя так с людьми поступать, и вообще я никогда… на что она посмеялась и заверила, что я просто ещё мала и ничего не понимаю в жизни.
Что ж. Вот, кажется, и пришёл тот самый момент, которого я всеми силами пыталась избежать. Теперь от успеха в задуманном предприятии будет зависеть моя бедовая, но очень дорогая мне жизнь.
Я должна заставить синеглазого меня поцеловать. И тогда, если верить тётиным россказням, подействуют особые ведьминские чары, и я подчиню всесильного Инквизитора своей воле. Он станет моей послушной марионеткой. И когда это случится, я просто-напросто прикажу ему меня отпустить на все четыре стороны. А мучиться совестью буду потом — когда окажусь в целости и сохранности в своём любимом лесу, где меня ни одна собака в жизни не найдёт.
Дело за малым. Как вообще заставить синеглазого со мной целоваться, если он зол, как дракон, которому прищемили хвост, а у меня ещё и руки связаны?!
Глава 9
Задача существенно осложняется ещё и тем, что опыта в этих делах у меня, прямо скажем, никакого. Сидение в лесу не очень-то способствует хождению на свидания! Нет, я конечно, подсматривала иногда за деревенскими парочками, книжки читала, да и тётя пыталась просветить… но в таких делах, увы, теория практику не заменяет.
Так что понятия не имею, с чего начать и как себя вести. Значит, будем импровизировать! Должны же у меня сработать какие-нибудь… эти, как их… женские чары ведьм, что ли…
Но успокоиться и нащупать в себе природное обаяние не выходит — мандраж усиливается до совершенно непереносимого состояния. Сердце начинает стучать так, что чуть из груди не выпрыгивает. Пальцы холодеют, мысли разбегаются… если продолжу в том же духе, Инквизитор, чего подобного, решит, что я его прибить готовлюсь, не меньше! А это мне совершенно не надо. Надо всего-навсего поцелуй. Чтобы получить минутную власть над всевластным — и вырваться на свободу. Всего-навсего.
Вот только глупое, заходящееся в волнении сердце слушаться никак не желает. Как будто настойчиво намекает хозяйке, что никакого «всего-навсего» не получится, пусть даже не надеется.
А зараза синеглазая всё не возвращается. Почему он не возвращается?!
Ещё пару минут удаётся убить на то, что я пытаюсь высмотреть в полутёмной комнате Уголька. Наглый котяра обнаружился под Инквизиторским стулом — он там разлёгся и задрых. К бывшей теперь уже, судя по всему, хозяйке даже не подходит. Терпеливо ждёт возвращения… ну, того же самого, кого и я. Только я жду намно-о-ого менее терпеливо. Дожила.
Едва не подскакиваю, когда дверь, наконец, со скрипом отворяется, и на пороге показывается снова мой надзиратель, по которому я успела совершенно невыносимо соскучиться. Ох-хо-хо… чувствую, такими темпами, когда окажусь снова в лесу, придётся лечиться от инквизиторозависимости. Правда, чтобы там оказаться, для начала мне надо реализовать свой план.
Нервно сглатываю и перепугано пялюсь на вошедшего. Интересно, в каком настроении он вернулся? На первый взгляд лицо спокойное, даже слишком. Хотя смотрит на меня внимательно, цепко, будто пытается составить новое впечатление — сравнить с тем, что запомнил, уходя. Осторожно приближается, аккуратно поднимает с пола забытые перчатки и усаживается снова на стул. Движения точные, выверенные… но под обманчиво бесстрастным обликом мне чудится сжатая пружина энергии.
Перчаток обратно не надевает. Молчит и продолжает меня рассматривать — чёрным неподвижным изваянием. А я рассматриваю его.
Подмечаю новые детали. Тёмные волосы снова приглажены и кажутся слегка влажными, по виску ползёт капля воды. Умывался? Почему-то уверена, что ледяной водой. Взгляд больше не тяжёлый, не давящий и какой-то подозрительно невозмутимый. Как будто отгородился щитом, чтоб я не прочитала ненароком его мысли, а сам в это время о чём-то усиленно думает. Я поседею скоро, как хочется узнать, о чём!!
— Что ты… решил?
Угу, флиртовать я собиралась! Таким голосом — как у цыплёнка полузадушенного, самое оно!
— Решил, что дети не должны отвечать за грехи родителей.
Выдыхаю с облегчением… Но с грустью констатирую, что от всяческих этих тревог романтическое настроение из меня окончательно выветрилось. Хотя какое там оно было романтическое — в моих обстоятельствах и при окружающей-то обстановочке… Но всё равно теперь не могу думать ни о чём другом, как только о страшной трагедии, которая странным образом нас объединила с этим чужим человеком.
— Получается, мы оба в тот день потеряли близких людей…
