волна из соседней страны чудом попадает в приёмник. Через треск помех на бенгали читают письма слушателей о встречах с призраками. Кто-то столкнулся с бешо бхутом в бамбуковой роще. Зачитывают его историю: «Бешо легко узнать: если кругом тихо, и только в зарослях гуляет ветер, это играет дух…» Помехи, треск. «Бешо бхут выпил из старосты посёлка здоровье, тот едва добрался до деревни». Тишина, снова треск. «У Шьямангара дальнобойщики видели призраков, которые притворились совами». Долгие-долгие монотонные помехи. «Больше всего поступило писем о белоглазых русалках чикол бури, девушках, которых никто никогда не любил. Уж этих-то полные реки в наших краях». Обрыв, тишина, протяжный гудок.
Родители спят за аркой, завешенной до пола бусами, которые переливаются во мраке. Как же Мария их любит сейчас! Ей смешно, что они не замечают её. Словно малые дети, думают, что если закроешь глаза, так всё остальное исчезнет. С чего-то она взяла, что все будут обожать её просто за цвет кожи – случайный подарок расы. Оказалось, она противоестественна, клин в укладе их жизни, нечто сродное духу бамбуковой рощи и русалке.
Амир слушает её тихие ночные шаги, самые прекрасные в мире. Чтоб скоротать часы душной ночи, он рассуждает сам с собой о том, что религии – глупость для занятия человеческого мозга. Мама заставляла его раньше ходить в мечеть. Там он мучился от скуки и желал спорить с имамом. Ему хотелось крикнуть: «Эй, дядя, подожди, разве мы должны быть столь скромными? Почему мы должны всё время подавлять себя?» Но, конечно, он ничего не кричал, а молча сидел, вытирая пот со лба.
При этом он верил в гармонию вселенной, в предсказания астролога, который обещал ему жизнь у моря, и обещание сбылось. Верил в магию камней, носил три старинных кольца с аметистом, сапфиром и изумрудом. Кольца отдала ему Мумтаз. Он знал, что самоцветы дают силу. Знал он также, что есть злые камни, которые могут отнять у человека удачу и смелость. Проверить это просто: нужно походить с камнем несколько дней, если он выпивает тебя – снимай и уходи.
Тёмный космос послал ему Марию, не так, как он хотел, и не ту, о которой он мечтал. Но ту женщину из мечты он забыл.
Отец с матерью были уверены, что он навсегда отправит Марию домой, только кончатся беспорядки, каждый день напоминали ему об этом. Он их не разубеждал, просто молчал.
Я плакала так горько и напрасно,
Так долго плакала, ходила к Богу.
МИНА КАНДАСАМИ, «МЁРТВАЯ ЖЕНЩИНА ИДЁТ»
Мумтаз прислушивалась, как ходит по дому иностранка. Так тихо, что приходилось напрягать весь слух. Куда она ещё собралась? Уж не на кухню ли? Ходит, копошится в чужом доме. Сидела бы со своими детьми, как положено порядочной женщине. Отхлестать бы её мокрым полотенцем да Амира заодно. Слишком они избаловали его, разрешали делать всё, что ему вздумается. Позволили бросить приличную службу, ехать в Бомбей, стать артистом, и вот к чему это привело. В доме не было старших, ни дедушки, ни бабушки, которые учат семью уму-разуму. Откуда же было узнать, как воспитывать детей? В прежние времена такого позора быть не могло.
Отец решил отдать Мумтаз за Али. Слава Аллаху, её добрый старенький папа хотя бы сказал за кого. Долговязого парня с глазами, переполненными бессмысленной печалью, она сто раз видела на улице. Все выходят замуж, яблони родят яблоки, коровы дают молоко, подошло её время.
Значит, пора, как многим другим девочкам, оставить школу, перестать танцевать в ансамбле. А она любила танцы, череду репетиций и сцену. Больше любила Мумтаз священный танец-спектакль бриту. Его движения придумали женщины, чтобы праздновать с богами дары жизни: беременность, исцеление от оспы, дождь после долгой засухи.
Месяцами они разучивали сложный танец лати под удары барабанов и медных тарелок. Ярость ударов росла. Девушки принимали воинственные позы, начиналось сражение с тонкими палочками вместо сабель. Шла горячая битва, достигающая пика, в котором и зрители, и танцовщицы становились безумны. Затем напряжение спадало, наступал отдых, но лица девушек горели ещё долго.
Знала она и танец гамбахира, секреты которого хранила мусульманская община. В нём Мумтаз была ведущей, она кружилась в центре полукруга под мелодию флейты. Разгоняя злую силу, она вращала головой, её длинные волосы описывали в воздухе круги.
Вместе с одноклассницами выплетали кружева из собственных тел в танце санталь, воспевающем буйство природы, в танце тусу – для привлечения хорошего жениха. Мумтаз чувствовала восторг зрителей. Ей хотелось, чтобы никогда не кончался праздник.
После спектаклей ехали с девочками на реку. В автобусе шумели, как птицы, все смеялись на них. Вбегали в коричневую воду, взявшись за руки. Их праздничные сари, молочные с красной каймой [8], промокали. Они разводили костёр на берегу, пели про Дамодар. В старые времена, до того, как реку укротили дамбами, она звалась «горем Бенгалии». Каждый год разливалась река в смертельные наводнения, и народ сложил о ней песни:
Падаем на колени, Дамодар!
Останови свои потоки,
Пусть лодки лёгкие плывут [9].
Их дружный ансамбль собрала учительница из Калькутты, которая говорила всегда хрипловатым голосом и курила в зарослях за школой толстые сигареты. Учительница горевала, когда девочек отдавали замуж. Ей же было тридцать лет, а она оставалась свободна. Девочки видели, как к ней приезжает мужчина, как они бродят по берегу Дамодара вдвоём, смеются. Ходили слухи, что в Калькутте у него есть жена.
Отец Мумтаз был лукманом, мудрецом. Он единственный в квартале обучал дочерей так долго. На усмешки отвечал, что от образованной дочери толку больше, чем от неграмотной. Кроме того, целый год Мумтаз ходила на занятия живописью и делала успехи. Но время шло, отец дряхлел, ничего другого не оставалось, как найти дочерям мужей.
Папа сказал о свадьбе, и за ночь она выплакала все глаза. Безутешно рыдала Мумтаз по своим подругам и школе, по танцам и рисованию, по птичьей свободе. Когда утром Мумтаз отжала плоскую подушку, по комнате, где спали шесть её сестёр, побежал сверкающий ручей. Он вытек прямо к ногам отца, под занавеску, служившую дверью. Папа вернулся с утренней молитвы и сказал из-за шторы:
– Сабсе боди бети [10], возьми вуаль и до свадьбы ходи в ней в школу.
Вуалью он называл материнский хиджаб. Никогда раньше отец не заставлял укрываться полностью. Они с сёстрами и платки-то
