Рыжеволосая девушка, нынешняя икбал их Повелителя, с недовольством смотрела на наложницу, что, весело смеясь, делилась с другими своим мнением о Султанше и «той высокомерной фаворитке». Будучи рождённой в вольных степях Западной Украины, она, даже будучи хорошо воспитанной родителями, не могла проигнорировать такие выражения в свой адрес и адрес «той высокомерной, раздражающей и скучной» Султанши. Она не пылала гневом, нет, но раздражение обуревало её. Такое отношение к дорогим Султану женщинам — непростительно, и Хюррем это знает прекрасно.
— Чего тебе? Сама иди, я — наложница здешнего Султана, и на сегодня мои уроки этикета, литературы и танцев окончены! — она, окинув Хюррем презрительно-высокомерным взглядом, смогла лишь ядовито ответить. В гареме она несколько дней, иначе так бы себя не вела, и в лицо, похоже, ни саму икбал, ни Махидевран, ни Султана, ни Валиде Султан — не видела и не знает. Но даже ей это непростительно.
— Ты хоть знаешь, с кем разговариваешь? Я — фаворитка Султана Сулеймана, будущая мать его ребёнка! — её слова заставили девушку вздрогнуть и застыть, подобно каменному изваянию. Понимая, что «та высокомерная фаворитка» — перед ней, хатун не смогла и слова сказать в ответ, будто в одночасье проглотила язык, стыдясь грозного взгляда ясно-зелёных глаз.
Вернуть самообладание славянке помогли лишь недавно произнесённые одной из женщин слова, что она не восприняла в серьёз в самом начале:
«Знаешь, Хюррем, — хазнедар улыбнулась, — ты ведь так или иначе станешь Султаной, да и Повелитель любит тебя… Веди себя подобающе своему статусу, и не обращай внимания на перешёптывания наложниц — они, как змеи, радуются любой ошибке близкой к Султану женщины. Будь выше их и их по-детски глупого поведения!»
— Гюленай калфа, проучи эту наложницу, дабы правила гарема соблюдала! — отдав приказ калфе, которая, недоуменно осмотревшись, что-то прошептала на ухо стоявшего рядом аги и, подойдя к рабыне и схватив её за руку, почти силой вывела из комнат гарема, намереваясь действительно проучить её за столь грязные слова, будущая Султанша, гордо подняв подбородок, направилась в свои, личные, комнаты, желая прочесть очередной роман и забыть об этом инциденте.
***
Махидевран стало легче, и после короткого разговора с Повелителем она проспала более двух дней. Её всё ещё обуревала слабость, да и тошнота и головная боль не пропали, но яд прекратил своё губительное действие на организм. Лекари облегчённо вздохнули, едва не впервые за время отравления Султанши. Но мысли её были о сыне — шехзаде Мустафе, её маленьком льве, что сейчас, наверное, сидит рядом с Валиде, что слишком сильно любила старшего внука. Мягкая, мечтательная улыбка тронула её губы, когда она вновь заснула.
Хюррем навещала её, непривычно тихо заходя в покои Султанши и также тихо выходя оттуда. Наложницы то и дело шептались о том, что «Эти две змеи теперь заодно» и замолкали, стоило им увидеть рядом калфу.
Александра, а ныне Хюррем, и сама не знала, почему её отношение к Махидевран так быстро изменилось, хоть та и осталась всё такой же, как и была. Возможно, будучи беременной, она нашла в ней того, кто может её понять, а может просто поняла, что, если она станет Султаншей, то не враждовать с баш-кадиной — ей на руку.
Чичек, тем временем, томилась в ожидании приговора, запертая в специально отведённой комнате и, вопреки всему, желающая мучительной кончины Махидевран, что, по её мнению, и стала причиной столь скорой смерти её дочери, Айшель Султан. И пускай «Айшель» её называла только она, ей не хотелось вспоминать имя, данное дочери Султаном — Разие Султан, Султанши Династии. От него веяло прошлым, что уже оставило свой болезненный след на её сердце и душе.
Примечание к части Дорогие мои читатели, знаете, отзывы очень даже мотивируют писать дальше;3
На кромке покрытого льдом сердца: Хатидже Султан
С кого ей, Султанше по крови, родившейся в семье великого правителя, брать пример? С безвольных, давно уже закоренелых рабов, которые и жизни то другой, как прислуживать да преклоняться, уже не помнят? Или с тех, кто возвысились, благодаря благосклонности самого Повелителя, но в душе так и остались рабами-невольниками Османской империи? Она была свободна всегда, и рабыней считалась лишь для отца, и для брата — Падишахов великой империи, для которых рабами были все, кроме них самих. Она могла брать пример лишь только с Валиде — и от этого сразу забывалось, что и та, в былые времена, ещё только попав в гарем, тогда ещё шехзаде Селима, считалась рабыней-наложницей — ведь гарем стирал всю родословную в будущем великих Султанш, оставляя им жизнь лишь единую — женщин династии, Султанш Османской империи. Когда кроме матери нет равной тебе женщины, и даже сёстры меркнут на фоне — не остаётся примеров, и приходится становиться такой, какой воспитывают — «быть картиной, холстом для художника-мира».
Хатидже Султан было сложно жить в гареме, где тут и там были лишь рабыни, а воздух был пропитан интригами, которые наложницы плели без стеснения, но стараясь скрыть их от Айше Хафсы Султан, боясь быть наказанными и неугодными — и, от этого, точно ненужными Повелителю, не ступавши по золоту пути — рабынями этих холодных стен. Валиде Султан, в свою очередь, устало прикрывала глаза на бывалую жестокость Махидевран, что, временами, сдержаться не могла — испепеляли молодых красавиц гневным взглядом, проходя мимо, и, за злословие или негодность, приказывала высекать, не жалея, и не щадя нежную кожу. Так было день ото дня — правила гарема соблюдались в строжайшем порядке только под внимательным взглядом Валиде, и приближенных к ней — для остальных это место было скрыто, а для самих наложниц стало одновременно и раем, в котором особо работать не нужно, и адом, подобным вороху спутавшихся давно змей. И саму Султаншу от этого тошнило буквально — не умела она испепелять взглядом, не нужно ей было изо всех сил держаться за своё место и статус, и в империи все, кроме Повелителя и Валиде — по статусу ниже, и обязаны, опуская в пол глаза, целовать подол одежд. Вот и осталась она хрупким цветком в ядовитом, покрытом шипами, саду надёжно скрытого от чужих глаз, дворца.
Как жить Хатидже, когда она, перейдя черту половины полувека, всё также оставалась подле матери, в гареме брата, и могла лишь молча наблюдать за возникающими сколками, потому что воспитана кроткой и тихой? Ей, ставшей вскоре после бракосочетания вдовой, и от этого всё также оставшейся подле семьи, это не нравилось — приходилось молчать и отводить взгляд, ибо другим, Валиде Султан не раз говорила, не нравятся чужие прихоти. Вот только Хатидже забывала, что она — Султанша династии, и её прихоти — законные требования, которые осуждению мало подлежат. Забывала потому, что этот статус приелся с самого детства, с высоты её колокольни не вызывал, до поры до времени, восторга и чувства власти над другими — ей хотелось, как и любой другой, любви и нежных слов, а не постоянных поклонов и излишне уважительного голоса. Из-за этого не было желания выходить из покоев, зная, что за дверьми ждёт привычное уважение и поклонение, прикрывающее злостный шёпот за спиной и ненавидящие взгляды из глубины гаремных комнат.
