Словом, пастор Андресен надел свой белый воротничок, взял молитвенник и одним прекрасным (а впрочем, весьма дождливым) утром направился в Дааль, куда и прибыл в сопровождении Жоэля, встретившего его на полпути. Не стоит и говорить о том, как радушно он был принят в гостинице фру Хансен и какую уютную комнату отвели ему на первом этаже. Пол был устлан свежими ветками можжевельника, наполнившими весь дом благоуханием, словно в часовне.
На следующий день, с утра пораньше, двери маленькой даальской церквушки распахнулись перед пастором и его молитвенником, и в присутствии нескольких друзей и соседей семьи Хансен Оле дал клятву жениться на Гульде, а Гульда — выйти замуж за Оле по возвращении юного моряка из плавания, куда ему предстояло вскоре отправиться. Год ожидания — срок немалый, но когда-то ведь кончится и он, особенно если жених и невеста так уверены друг в друге.
Теперь Оле уже не смог бы без веской причины отвергнуть ту, которую назвал своей невестой. Да и Гульда не сможет нарушить клятвенное обещание, данное ею Оле. И если бы Оле Камп не уехал через несколько дней после помолвки, он бы пользовался теми неоспоримыми правами, какие получают здесь женихи: видеться со своей невестой когда захочется, писать ей когда заблагорассудится, прогуливаться с нею под ручку наедине, а не вместе с другими членами семьи, первым приглашать на танец во время праздников и в прочих торжественных случаях.
Но, увы, Кампу пришлось отправиться в Берген. А спустя неделю «Викен» отплыл на рыбный промысел к берегам Ньюфаундленда. И теперь Гульде оставалось лишь ждать писем, которые жених пообещал присылать со всеми встречными кораблями, держащими курс на Европу.
В письмах, ожидавшихся с таким нетерпением, не было недостатка, они вносили хоть немного радости в дом, погрустневший после отъезда Оле. Плавание началось при благоприятных обстоятельствах, сообщал он. Лов проходил удачно, и выручка ожидалась немалая. Кроме того, в каждом письме Оле намекал на какой-то секрет и богатство, которое тот должен был принести ему. Вот этот-то секрет Гульде и не терпелось узнать, и не меньше ее того желала фру Хансен по причинам, пока неясным.
Дело в том, что фру Хансен день ото дня становилась все более мрачной, беспокойной и замкнутой. И одно происшествие, о котором она ни словом не заикнулась своим детям, еще более усугубило ее тревоги.
Девятнадцатого апреля, то есть три дня спустя после получения письма Оле, фру Хансен одна возвращалась домой с лесопилки, где заказала мастеру Ленглингу мешок стружек для растопки. Неподалеку от гостиницы к ней подошел незнакомый человек. Среди местных такого не было.
— Это вы и есть фру Хансен? — спросил он.
— Да, — ответила она, — но я вас не знаю.
— О, это не важно, — сказал тот. — Я прибыл сегодня утром из Драммена и тотчас возвращаюсь.
— Из Драммена?! — взволнованно переспросила фру Хансен.
— Знаком ли вам некий господин Сандгоист, там проживающий?
— Господин Сандгоист! — повторила Фру Хансен, побледнев при этом имени. — Да… я знаю о нем.
— Ну так вот, когда господин Сандгоист узнал, что я еду в Дааль, он попросил меня передать вам привет.
— И… ничего более?
— Ничего, разве только велел сказать, что, вероятно, сам приедет повидаться с вами в будущем месяце. Будьте здоровы и до свиданья, фру Хансен!
Нужно сказать, что Гульде не давали покоя постоянные намеки Оле в письмах на загадочное богатство, якобы ожидавшее его по возвращении домой. На чем этот славный парень основывал свои надежды? Она никак не могла разгадать тайну, а жених был далеко. Что ж, простим ей вполне понятное нетерпение. Ведь то было не простое любопытство: тайна частично касалась и ее самой. Гульда ни в коей мере не страдала тщеславием, она была простой честной девушкой, и никогда мечты о будущем не сопровождались мыслью о блеске богатства. Ей вполне хватало любви Оле, и большего она не желала. Если же богатство все-таки придет к ним, — что ж, его примут, хотя и без особого восторга. Ну а не придет, значит, обойдутся и не станут особенно сожалеть.
Именно так рассуждали про себя брат и сестра на следующий день после получения в Даале последнего письма Оле. Да, они и об этом думали совершенно одинаково, как, впрочем, случалось всегда и во всем.
Итак, Жоэль сказал Гульде:
— Нет, сестренка, такого быть не может: что-то ты от меня утаила.
— Утаила, от тебя?!
— Да! Не верится мне, что Оле мог уехать, ни словечком не обмолвившись о своем секрете.
— А тебе он что-нибудь говорил? — спросила девушка.
— Нет, сестра. Но ведь я — не ты!
— Да нет, братец, ты — все равно что я!
— Но ведь я же с Оле не помолвлен.
— Почти, — отвечала она. — Если с ним стрясется какая-нибудь беда; если он не вернется из этого плавания, для тебя это будет таким же несчастьем, и ты станешь оплакивать его так же горько, как и я.
— Ох, сестренка, не смей даже думать о таком! — воскликнул Жоэль. — Как может он не вернуться из своего последнего плавания, пусть даже дальнего! Ты ведь не всерьез это сказала, Гульда?
— Ну конечно, нет. И все же… не знаю… Никак не могу отделаться от мрачных предчувствий… от дурных снов.
— Сны, Гульда — это всего лишь сны!
— Ты прав, но откуда-то они ведь приходят к нам?
— Да от нас же самих и приходят, а не откуда-то свыше. Когда чего-нибудь боишься, страхи смущают твой сон. И потом, так всегда бывает, когда сильно чего-нибудь желаешь, а время подходит и желание твое вот-вот сбудется.
— Это мне известно.
— По правде говоря, сестренка, я-то считал тебя храбрее! Да, храбрее, мужественнее! Подумай сама: ты только что получила письмо, где Оле пишет тебе, что «Викен» меньше чем через месяц вернется в гавань, а сама мучаешься страхами!
— Ах, Жоэль, сердце у меня не на месте!
— Ты лучше вспомни, — продолжал брат, — нынче у нас девятнадцатое апреля. Оле должен вернуться между пятнадцатым и двадцатым мая. Стало быть, пора бы подумать о подготовке к свадьбе.
— Ты так полагаешь, Жоэль?
— Еще как полагаю! Я даже думаю, не припозднились ли мы? Ведь это не шутка — такая свадьба, которой обрадуются не только у нас, в Даале, но и по всей округе. Я твердо намерен устроить самую распрекрасную свадьбу и займусь этим теперь же.
Нужно сказать, что подобная церемония — в норвежских деревнях вообще, и на Телемарке в частности — дело отнюдь не пустяковое. Она проходит весьма шумно и торжественно.
Вот почему в тот же день Жоэль все обсудил с матерью. Случилось это как раз вскоре после того, как душевный покой фру Хансен нарушила встреча с незнакомцем, посулившим ей скорый визит в Дааль господина Сандгоиста из Драммена. Войдя в дом, она уселась в свое кресло в большом зале и, все еще не отделавшись от тревожных мыслей, машинально пустила в ход прялку.
