Полная нога с точеной щиколоткой, как у породистой лошади, чуть-чуть покачивает золотистые ремешки и тонкий каблук туфельки на фоне серовато-бирюзового узорчатого ковра… А ее рука играет с прозрачным фужером, в котором переливается темно-бордовое вино, почти такого же тона, как и ее глаза. Разве возможно передать это в рисунке?..
Впрочем, если не считать бирюзового, то здесь всего три оттенка коричневого: темный — шубки и дивана, бежеватый — персиков и покрывала и — особый матово-жемчужный тон ее тела…
Нет, ерунда, это не выразить одним коричневым, вся штука именно в загадочной бирюзе всей ее квартиры… Не пронзительной, зеленоватой, как у Матисса, а именно первозданной, заново открытой импрессионистами… Странно, что кареглазая брюнетка выбрала именно бирюзу для интерьера. Впрочем, так велит ее темпераментная натура, я ведь сразу угадал это уже на ее бирюзовой кухне…
— Ирен, а у вас есть кофе?
Глава 9, в которой я сижу как дура в распахнутой шубе
Почему я слушаюсь его, сижу как дура в распахнутой шубе на голое тело, держу на диване фужер с вином, а на коленях — персики?.. Пошло до невероятия! Тоже мне, Саския с Рембрандтом! «Не двигайтесь»! Смешно, честное слово! Ночь на дворе, а я не могу двигаться в собственной квартире. «Где у вас бумага?» Вытер об себя руки и давай рисовать. Зачем? Доказать, что он действительно художник? Я и так верю. Почему нельзя было сразу заняться любовью? Кажется, я раз сто сказала «да». Вдруг у него какие-нибудь мужские проблемы?
Я внимательно смерила Арнульфа взглядом, а он даже не оторвался от своего занятия. Можно подумать, я — ваза или статуя! Смотрит на меня, как на предмет… Если проблемы, то чего приходить? Стоп. А как все-таки он ко мне попал? Не мог же прилететь в самом деле… И молчит. То говорил, говорил, как астролог какой, а теперь молчит…
Интересно, неужели ему от бороды не жарко? А она мягкая. Надо же, за столько лет у меня никогда не было мужчин с бородой и таких долговязых. Я всегда считала, что не в их вкусе, а тут на тебе… Конечно, руки у него фантастические. Потрясающе, как нас бьет током, стоит прикоснуться. И все падает…
Долго мне еще сидеть и «не двигаться»? Собственно говоря, зачем мне двигаться, я дома. Нет, ну почему он молчит? Только бумагу мне переводит…
— Ирен, у вас есть кофе?
Бог мой, заговорил!
— А вина вы больше не хотите? — Что это я обращаюсь на «вы», мы же вроде бы уже на «ты»…
— Я подумал, что можно было бы им писать, как акварелью. В юности я экспериментировал, пробовал писать кофе, хной, даже пытался растирать камни, как старые мастера. — Он бросил последний рисунок на пол, поднялся и подошел к столику. — Я налью себе?
— Конечно. — Я пожала плечами. — А вы не хотите показать, что у вас получилось?
— Если вам интересно.
Он пригубил вино, поднял листы и протянул мне.
Неужели его больше не волнует, что я сижу почти голая? Говорит со мной, как будто мы на приеме. Я взяла рисунки.
Глава 10, в которой Арнульф досадовал
Какой же я глупец, досадовал на себя Арнульф, зачем я заговорил про какой-то кофе, камни! Зачем вообще затеял этот урок рисования, вместо того чтобы прижать ее к себе, слиться с ней, раствориться, забыть про все на свете! Ведь такой женщины у меня никогда не было и не будет! Эта женщина не может принадлежать мне! Она вообще не может принадлежать никому! Она только может позволить быть с ней рядом. Я счастливец, она не прогнала меня, эта ночь моя, а я, идиот, не знаю, как воспользоваться своей удачей, как сказать ей, что она единственная настоящая на всей земле женщина! Если я сейчас же не поцелую, не возьму ее, я умру…
Глава 11, в которой я ничего не смыслю в живописи
Я абсолютно ничего не смыслю в живописи, а уж в графике — тем более. Какие-то кусочки меня: нога с полуснятой туфелькой на причудливом узоре ковра, часть лица, шея, грудь, выглядывающая из-под норки, персики на моих коленях, отдельно — мои глаза и тут же — рука, держащая бокал с вином.
Но, к моему ужасу, эти стремительные наброски неожиданно рассказали обо мне больше, чем я могла позволить знать кому-то про меня. И еще они совершенно очевидно демонстрировали, что этот неизвестно откуда появившийся в моей квартире мужчина — мой мужчина, мой, потому что он знает обо мне то, чего не знала даже я.
Он видит меня насквозь, словно я — его часть, даже не то что часть, а его отражение в зеркале. Так не бывает! Чужие люди не могут, не имеют права! Он не имеет права распоряжаться в моей душе, как в своей собственной! Какое ему дело до того, что я хочу сжимать его в объятиях и целовать эти его спрятанные в бороде губы, что я хочу чувствовать его дыхание на своей груди и прикосновение его уверенных рук к моему телу! Зачем он меня мучает?! Я умру, если он сейчас же не прикоснется ко мне!
Я подняла к нему лицо. Арнульф неподвижно стоял надо мной и остановившимися глазами смотрел на меня. Я почувствовала комок в горле.
— Как вы могли… — Слова получались у меня с трудом, почему-то мне вдруг перестало хватать дыхания. — Что вы наделали! — Я швырнула в него рисунками. — Я… Я… Да заберите вы от меня эти персики!
Я попыталась вскочить, персики покатились по полу, а Арнульф вдруг прошептал:
— Не плачьте, я же здесь! — Он бросился на колени и стал целовать мои ноги, живот, грудь, плечи… — И я люблю вас!
— Правда?
Он взглянул на меня, и я поняла, что слова все равно не смогут выразить того, что говорит слезинка, медленно катящаяся по его щеке к бороде.
— Вы тоже не плачьте. — Я осторожно слизнула языком соленую капельку и добавила, выбираясь из шубы: — Пойдем в спальню, у меня широкая кровать.
Он приложил палец к моим губам, на мгновение прикрыл глаза и отрицательно покачал головой. Я машинально поцеловала его палец, а он поднялся и, не расстегивая пуговиц, стянул через голову рубашку. Пока он освобождался от брюк, я успела подумать, что по Арнульфу удобно изучать анатомию: широкие кости, пучки мышц, жгутики сухожилий, островок светлой растительности на груди, хвостиком уходящий вниз…
— Идите ко мне, — прошептал он и потянул меня за щиколотки, плечом отталкивая в сторону журнальный столик.
Столик мягко покатился на колесиках по ковру, деликатно звякая посудой, и все произошло как-то сразу. Я шумно выдохнула и даже не поняла, как мы уже сидели на ковре, обнимая друг друга руками и ногами. Удивительно, но вместо молниеносной вспышки во мне жили и множились пылающие юркие молнии, они разлетались в разные стороны и заставляли пульсировать каждую мою клеточку, и ощущение, которое не поддается описанию, только нарастало подобно кругам, расходящимся по воде от брошенного в нее камня.
