— Да, да, сейчас.
Девон постепенно убеждался в том, что Тори Майклз — более сложная натура, чем это ему показалось сначала. Прежде всего, его поразила перемена в ее внешности: жертва бессонной ночи, которую он видел утром, превратилась в замечательную женщину с необыкновенными глазами, то и дело менявшими свой цвет. В ней была какая-то незащищенность, проявлявшаяся не столько в словах, сколько в ее закрытости, замкнутости, и он не раз ловил себя на том, что хочет взять ее на руки, успокоить, как ребенка, разгладить печальную складку на лбу…
Чутье и жизненный опыт подсказывали ему: не стоит расспрашивать Тори о том, что ее тревожило. К тому же несколько осторожных вопросов, на которые он осмелился, были встречены решительным отпором. Он выбрал тактику выжидания, стараясь потихоньку подобрать к ней ключ. Девон прекрасно видел, что она ему не доверяет, но это объяснялось ее собственными неудачами, а не тем, что он что-то не так говорил или делал. Ему очень хотелось помочь ей, а пока он старался лучше узнать ее и то, что его интересовало.
Тори поднялась наверх, а Девон остался внизу, собираясь приняться за работу. Он прошел в большую комнату первого этажа с темным паркетным полом, облюбованную Тори для мастерской из-за ее хорошей освещенности: вся северная стена комнаты от пола до потолка была застеклена.
После недолгих колебаний, надеясь на то, что Тори не из тех художников, которые не доверяют свои произведения чужим рукам, он стал осторожно открывать ящики.
Холсты были упакованы без рам. Девон вынимал их по одному и ставил вдоль стены. Лишь распаковав первые шесть ящиков, он сделал перерыв и, отступив назад, стал разглядывать картины. Эта была серия, посвященная пустыне, и в каждой картине изображались кактусы. Сначала они показались Девону прекрасно написанными пейзажами, рассказывающими о величии и одиночестве пустыни, но при внимательном рассмотрении он понял, что это не просто пейзажи, что перед ним — необыкновенные, ни на что не похожие работы, выделяющие созданную Тори серию из всего, что ему когда-либо приходилось видеть.
Он подошел к первой картине. Изображенный на ней кактус на самом деле представлял собой фигуру плачущей женщины. Боль сострадания охватила Девона. Склоненная голова, опущенные плечи — женщина была так же потрясающе прекрасна и так же оставлена всеми, как и окружающая ее пустыня.
Вторая картина также представляла собой на первый взгляд изображение кактуса. Но в действительности это был необычайно выразительный портрет мужчины. Суровое безразличие, самовлюбленность и жестокость соединились в красивых чертах его лица и надменно-горделивой позе. Взгляд его холодных глаз был устремлен вдаль, а нежные цветы, смятые в кулаке, казались символом жертвы жестокой силы, заключенной в нем. Девон почувствовал, что испытывает к мужчине на холсте настоящую ненависть, и это его удивило.
На третьем холсте были изображены два кактуса, росшие из одного корня. Это был потрясающий образ разрушенной любви. Лицо женщины выражало отчаяние. Она отшатнулась от мужчины, похожего на человека с предыдущего портрета. Он угрожающе занес над ней свои руки, одна из которых была сжата в кулак, а другая представляла собой клешню. Его красивое лицо, олицетворявшее саму жестокость, вызывало отвращение.
Картины так взволновали Девона, что он просто не смог продолжать их осмотр. Подойдя к окну, он провел рукой по волосам, с удивлением почувствовав, что она дрожит. Несколько минут Девон постоял у окна, приходя в себя, и лишь потом подошел к остальным полотнам.
На следующей картине снова была женщина. Она стояла одна посреди безграничной пустыни и смотрела на догоравший огненный закат. Ее плечи были решительно распрямлены, голова высоко поднята. Спокойствие и горделивый вызов читались на ее прекрасном лице, сохранившем следы страдания.
Девон проглотил вставший в горле комок и подошел к пятой картине серии. На этот раз изображенный на ней мужчина вызывал не ненависть, а скорее жалость. В нем почти не оставалось ни гордости, ни силы, а красота была по-прежнему бездушной. Он глядел на далекую гору, но видел в ней не величие, а препятствие и трудности. Он смотрел на нее, но его сердце оставалось незрячим.
На шестой картине снова были он и она. Он стоял позади нее. На этот раз черты ее по-прежнему прекрасного лица отличала какая-то странная неопределенность и безразличие, словно из ее души ушло нечто очень важное. Ушло чувство, подумал Девон. Мужчина смотрел на женщину, и его лицо выражало озабоченность, злость и, как ни странно, страх. Он казался человеком, потерявшим то, чего не сумел оценить, и теперь испытавшим непривычное чувство потери.
Несомненно, картины свидетельствовали о большой одаренности Тори, но Девон понимал, что столь поразительное умение Тори-художницы заглянуть в глубину человеческих переживаний шло от собственного жизненного опыта. Он не ожидал, что она способна на такую значительность чувства, о которой ему рассказала ее живопись. Ее картины были написаны сердцем.
Эти шесть полотен выразили чувства Тори, которые она сдерживала в себе, стараясь никому их не показывать. За ними стояло столько переживаний, столько слез!
— Ну, кто вас просил распаковывать картины! — прервал его размышления голос Тори, вошедшей в мастерскую. Правда, в нем не слышалось особого раздражения. Но Девон решил быть осторожным, чутье подсказывало ему, что именно теперь решится вопрос о том, сможет ли он стать своим в этом доме.
— Я что-нибудь не так сделал? — Он взглянул на нее.
Тори стояла, облокотившись на косяк двери, и его снова поразило усталое выражение ее серых глаз. Она посмотрела на распакованные картины.
— Удивительно, как вы их расставили.
— Что-нибудь не так? — снова спросил он.
— Нет, напротив, они поставлены в правильном порядке.
Не в силах сдержать свои впечатления от увиденного, Девон с волнением произнес:
— Тори, это просто потрясающе.
Она склонила голову — то ли в знак благодарности, то ли от того, что ей не хотелось продолжать разговор о картинах, в которых она так откровенно поведала о своих переживаниях.
Словно не замечая ее нежелания обсуждать картины, Девон продолжал:
— Ваша живопись — что-то невероятное. Мне не приходилось видеть ничего подобного. Люди-кактусы просто поразительны!
— В искусстве это называется антропоморфизм, — объяснила она, — то есть выражение человеческих свойств через предметы или живые существа. Но вам, вероятно, это и без меня известно.
Девон был уверен, что она специально предприняла экскурс в теорию искусства, чтобы переменить тему разговора, но он не дал ей этого сделать.
